1990 год
В состоянии полного отчаяния начались для меня и для Лены дни Нового года. Благоприятно складывавшаяся судьба наших детей, их ясный путь к интересной обеспеченной жизни, прерванный у Ильи на два года подлым язовско-горбачёвским призывом, но уже вошедший и у него в нормальную колею, разом катастрофически оборвался. Я метался, не зная, что делать. Крушение наших надежд было ужасным. Разговоры с Илюшей ничего утешительного не принесли. Его не устраивал голый без логического объяснения физического смысла эмпиризм обучения. Что ж, это могло быть, и это мне, в общем, понятно. Тогда можно избрать что-нибудь в области чистой логики – какой-либо раздел высшей математики, например, широко разветвившейся – там можно найти, что-либо по вкусу, или теоретическую механику, логику, психологию, физику, наконец, химию, хотя в двух последних и неизбежно будут присутствовать опытные поправки, которые, однако, не затемняют смысла явлений, объясняемых непротиворечивой теорией либо принятыми гипотезами. Но я так и не понял, собирается ли он дальше учиться, добротную профессию получать?
Илья между тем взял кинокамеру и укатил в Москву к Шуре и далее в Тихвин.
А я, надеясь, что он как-то одумается, пытался сохранить его положение в институте. Даже если он там и не будет учиться можно взять осенью перевод и поступить, не сдавая экзаменов, на второй, или первый хотя бы, курс университета, Физтеха или МВТУ. Я звонил декану, спрашивал, нельзя ли оформить Илье академический отпуск на год? Декан отвечал, что поскольку Илья без объяснения причин бросил занятия, он исключён из института, и ни о каком академическом отпуске речи не может быть. Никакого отпуска ему не дадут и в институте не восстановят. Если он захочет в институте учиться, пусть вновь поступает на первый курс на общих основаниях.
Итак, в Харькове концы были обрублены, мосты сожжены.
Как неразумно! Всегда запасной вариант надо иметь, даже если им никогда не придётся воспользоваться…
Между тем Илюша преподнёс ещё один пренеприятный сюрприз. В училище пришло письмо из Харькова от Илюшиной квартирной хозяйки. Она писала, что Илья съехал, не заплатив за квартиру, и просила воздействовать на его мать, то есть на Лену. Лена чуть со стыда не сгорела, когда ей в дирекции объявили об этом.
Конечно, она тут же отправила тридцать рублей переводом, но осадок позора за сына остался.
Прямо скажем – некрасивый поступок, и не один. И институт вызывающе бросил – что, не мог нормально уйти? Теперь вот с квартиры сбежал…
Позже Илья объяснял, что оставил в комнате купленные им шторы, стол, стул, что стоит гораздо более тридцати рублей. Но я такие доводы не принимал никогда. Должен был с хозяйкой поговорить, и, если бы она вещи взамен денег не приняла, обязан был расплатиться.
Так или иначе, но Илья в глазах моих сильно упал. Впрочем, и Дима необязательностью отличался. Как же я это в сыновьях своих проморгал? Да ведь, наверное, потому, что глаза закрывал на их порой к школе прохладное отношение, на то, что уроки время от времени пропускают. Думал, в детстве чего не бывает? Я вот тоже с уроков сбегал, но чувства ответственности за слово, за дело, за обещание не терял никогда.
Что же делать теперь, раз характеры у них сложились такими? Неприятно, конечно, но чего не примут, чего не простят своим чадам родители?
Приходилось смириться…
… Вернулся из поездки на север к родным Илюша с заснятыми плёнками, проявлял их, клеил фильмы, такие же беспорядочные, какие клеил в своё время и я. Но я это делал от нехватки времени и от постоянной усталости, а он? Но я тороплюсь с выводами своими. Потом будет не так.
В комнате у него, а его теперь мы поместили в комнату, предназначенную для тёти Наташи, днями крутился магнитофон.
Каждый раз, проходя мимо комнаты в кухню, возвращаясь обратно, я слышал одну и ту же мелодию, и каждый раз думал: «Что это, как не тоска по любви?!» И наплывали воспоминания о первых влюблённостях (тревожные и щемящие), и жалость к сыну пронизывала меня и делала его таким родным и понятным.
Тоскующая мелодия казалась мне чрезвычайно приятной, а может приятной была извечная людская тоска по любви.
И так часто крутилась магнитофонная лента, что мелодия эта вошла в меня навсегда, и посейчас, хотя двадцать лет минуло с тех пор, я, бывает, ловлю себя на том, что мурлычу её:
Тай-та-ра-ра-ра та-ра-ри-ри-ри-ри-ра-ра (не подберу такта!)…
… а в Союзе нашем происходят вещи совершенно немыслимые. 15 января для прекращения столкновений между армянами и азербайджанцами в Нагорный Карабах вводятся войска. В ответ на это 18 января Азербайджан объявляет войну Армении. Неслыханно! – одна советская республика объявляет войну другой, находясь в рамках одного государства. До чего же пала центральная власть!.. Нет, она ещё пытается трепыхаться. 19 января войска расстреливают возмутительную демонстрацию в Баку. Но это судороги одни. Вместо того чтобы союзным законом передать Армении Карабах, и тем создать не подлежащую пересмотру юридическую основу положения Карабаха в составе Армении, Горбачёв бросает дело на самотёк: «Пусть республики сами договариваются между собой». Тем самым он, по сути, отрекается от собственной власти, от Союза республик, он способствует развалу его. Но поскольку решение его печать не доносит до нас, мы ещё пребываем в спокойствии (не совсем безмятежном, но всё же в спокойствии) за страну, в надежде, что в ней наведен, в конце концов, будет порядок.
Ну, Литва, Латвия и Эстония – те непременно из Страны Советов уйдут, там давно к этому клонится. К тому же и Запад, и Соединённые Штаты никогда не признавали захвата этих стран Советским Союзом (после сговора с Гитлером) в 1940-м году – там позиции наши шатки, но остальная страна? Здесь право международное на стороне Союза однозначно, неоспоримо. Всем миром признан СССР в составе всех республик своих, за исключением, повторяюсь, Прибалтики.
Но что же нам делать с таким непоследовательным правительством? Свобода, демократия, гласность, не отрицают наличия дисциплины. Наоборот, проводя реформы, надо всё держать под жёстким, жесточайшим контролем, ни на миг вожжи не выпускать – иначе всё пойдёт прахом…
… как с весны тысяча девятьсот семнадцатого.
Одиннадцатого марта литовский парламент заявляет о восстановлении независимости Литвы.
Пятнадцатого марта Верховный Совет СССР избирает Горбачева президентом СССР. На прямые выборы, боясь потерпеть поражение, Горбачёв не решился. И этим ещё больше влияние своё подорвал как президент, всенародно неизбранный.
Двадцать третьего марта в Вильнюс вводятся советские войска и танки.
Тридцатого марта Эстония приостанавливает действие Конституции СССР на своей территории.
Восемнадцатого апреля Москва начинает экономическую блокаду Литвы.
Обстановочка на окраинах великой страны накаляется. Нельзя было до этого допускать. Преступные действия надо решительно пресекать, а с вменяемыми людьми вести переговоры о будущем Союза.
… В мае на заседании I Съезда народных депутатов РСФСР Ельцин избран Председателем Верховного Совета республики.
12 июня I Съезд народных депутатов РСФСР принял подавляющим числом голосов Декларацию о государственном суверенитете России. В ней законодательно закреплялся приоритет республиканских законов над союзными.
Это для меня страшный удар. Что, Ельцин взбесился? Как же Россия, основа СССР, может быть от СССР независимой. И какой это союз, если республиканские законы выше союзных? Бред просто какой-то! Это так Ельцин борется с Горбачёвым за власть, разваливая Союз? Но пропасть, разверзшаяся под страной, мною ещё до конца не увидена.
Мысли мои в раздвоении. Горбачёва я уже ненавижу за непоследовательность, за то, что у него нет ясного плана реформ, за то, что он постоянно виляет, пытаясь, вероятно, угодить и нашим и вашим, и в результате всё чаще склоняется к консерваторам, тормозящим преобразование нашей страны на разумных началах.
На Ельцина я тоже не могу безоговорочно положиться. Его последние действия возмутительны.
На месте Горбачёва после провозглашения суверенитета России, я ввёл бы в стране военное положение (армия, МВД, КГБ были ещё в его власти), распустил бы Верховный Совет России за действия, противоречащие Конституции СССР[1], посадил бы Ельцина, как минимум, под домашний арест… и всех заставил бы силой уважать Основной закон нашей страны, разрабатывая между тем порядок постепенного, рассчитанного на пятилетний хотя бы срок, выхода из Союза тех республик, которые оставаться в нём не хотят.
В то же время Ельцин всё ещё казался мне единственным оплотом нарождающееся демократии, свободы слова и прочих политических и гражданских свобод. Шизофрения какая-то!
Между прочим, выступая на заседании Верховного Совета, заместитель председателя[2] коммунистка Горячева, по роду деятельности общавшаяся с Ельциным постоянно, говорила с трибуны Совета: «Это страшный человек». Рассказывала, как её сына во Владивостоке преследуют за неё, за её критику Ельцина.
Мы с Леной восприняли слова её с возмущением, полагая, что коммунисты, желая Ельцина очернить, идут на всякие выдумки. И как же мы были неправы, в чём утвердились года четыре спустя.
Вслед за Россией Белоруссия тоже приняла декларацию о суверенитете. В августе о своём суверенитет объявили Туркмения, Армения, Таджикистан.
Весь этот "парад суверенитетов" ещё не воспринимается очень серьёзно. Ну, права перераспределят между центром и республиками, ну станут местные элиты, как они себя назовут, независимыми в своих действиях от центра в пределах конституции, как губернаторы штатов в Америки, но страна выберется из этой ямы и уцелеет. Без прибалтов, конечно.
… как же я в мыслях своих ошибался!
Захотелось удельным князьям стать вольными – это ж так сладостно: что хочу, то и делаю. Живу с семьёй в роскошных апартаментах, как и все ближние и дальние родственники мои, езжу в шикарных автомобилях – и все мне уступают дорогу, – личными самолётами летаю в разные страны, меня почётно встречают премьеры и президенты и, главное, – я людей судьбами распоряжаюсь. Этой жажды неограниченной власти я не учёл. Всё думал: властитель должен о благополучии народа заботиться больше всего… Ведь жить в едином большом государстве для простых людей неоценимое благо!
… Так и умру, верно, наивным. Не укладывалось в сознании, что поголовно все люди в правительствах способны на подлость. А они таки все подлецами и оказались. Ельцин первый был в их числе. Но я ещё в этом не убедился.
… Илюша решает поступить на работу. Лена со вкусом обряжает его в пролетария: покупает ему красивую хлопчатобумажную спецодежду. Хорошо сшитые чёрные брюки и такая же чёрная, почти элегантная, куртка. В ней он выглядит, как реалист, не хватает лишь фуражки с фирменным вензелем.
Илюшу принимают станочником на завод имени Ленина, что у площади чуть ниже нашей районной поликлиники и больницы. Это близко от дому совсем. Ставят его на станки с программно-числовым управлением. Не знаю, курс обучения он проходил перед этим или его обучали в процессе работы, но он это дело за неделю освоил легко.
«Что ж, – думал я, – может это и на пользу пойдёт, горбом своим ощутит, что значит доля рабочего, однообразная, монотонная, с физически тяжёлой нагрузкой, и поймёт, может быть, как важно, как нужно учиться и получить специальность, чтобы работа была по душе и по силам. Вон Аня Погарцева год проработала на обувной фабрике – и с таким рвением стала к ученью стремиться! Правда, она и до этого учиться хотела, по конкурсу не прошла. Теперь же стремление её подкреплялось знанием жизни, пониманием, как беспросветно убога работа на фабрике за станком на конвейере… Да разве можно всю жизнь жить такой жизнью, если есть мозги в голове и представление о жизни другой, о работе ума, о работе более лёгкой физически и интересней!
… На заводе работа Илюши продолжалась недолго. Восемь часов перемещения на ногах от станка к станку доводили его до изнеможения. После рабочего дня, он, позеленевший, поднимался к скверу у площади Борцов революции, ложился на скамейку, его рвало. Стало ясно, что на заводе ему не работать. И месяца не прошло, как он рассчитался, забрав трудовую книжку.
Но в этой жизни что-то надобно делать. Страна входит в рынок – буквально все бросились торговать, – и Илюша на "этом рынке" начинает зарабатывать на жизнь. В Северодонецке у нас в области делают небольшие лёгкие аккуратные чемоданчики-дип-ломаты на каркасе из дюралюминия[3], и стоят они здесь недорого. В России они ценятся гораздо дороже, но, как обычно, государственное снабжение сильно хромает, и в России их просто нет. Вот Илья и покупает дюжину таких "дипломатов" – или сколько там он может их на себе унести? – и везёт их в Таганрог[4], выполняя работу нерадивого государства, там продаёт по, наверно, значительно большей цене. Разница в стоимости – вот и заработок на жизнь. В месяц ему удавалось заработать долларов 20, по тем временам на них месяц свободно жить можно. С этих денег Илюша и новенький рижский приемник "VILRIYA" мне подарил взамен старенького "VEF-12". Надо отдать ему должное.
… Не только Илья, но очень многие в то время такими заработками увлекались. Хотя… это не увлечение – необходимость.
Вот мой сокурсник, с которым мы в одной группе учились и часто состояли в совместной "коммуне", Юра Рассказов, перебравшийся к этому времени в Краснодар, организовал кооператив, и с товарищами своими возил в машине-фургоне одни товары с Кубани в Москву, а другие – из Москвы в Краснодар. И неплохо зарабатывал, как говорили. К несчастью, где-то под Тулой что ли, подстерегли их бандиты, расстреляли из автоматов, а машину с товаром угнали. Эх, Юра, Юра! Как же жизнь для тебя с перестройкой так обернулась?!
… кто бы мог в том, 55-м году, когда в Кемерово мы с ним в кафе пили токай, что такая судьба ему уготована.
… Да, вот Илюша таким образом и подрабатывал, только я, правда, не видел, чтобы из Таганрога он что-либо в Луганск привозил.
А почему ездил, собственно в Таганрог, а не в Ростов, скажем? И город намного больше и, безусловно, на товары спрос тоже. Потому, вероятно, что там жила знакомая Лене консерваторка, Гродская Надежда Николаевна (одно время её коллега в Луганском музыкальном училище). Лена с ней и связи не поддерживала никакой, но адрес был, и та разрешила Илье останавливаться у неё в Таганроге (ул. Греческая, дом 55, квартира 19). Это, полагать надо, всё и решило.
Илюша рассказывал потом нам, что это большой дом дореволюционной постройки, высота комнат – пять метров. Некоторые жильцы в доме ухитрялись свои квартиры переделать в двухэтажные. Да и ничего мудрёного нет. За вычетом нового потолка-пола, оставалось чистой высоты четыре метра восемьдесят сантиметров (или все четыре девяносто). Так что по хрущёвским меркам вполне две квартиры по высоте могли получиться. Внизу, допустим, два пятьдесят, вверху, где спальни, два тридцать, два сорок. Жить можно, и площадь удваивалась. Да, в своё время строили предки наши с размахом.
… Очередное возвращение к "ленинским нормам" и ленинской кооперативной политике привело к стремительному[5] обогащению как лиц, состоящих при власти, а также руководителей учреждений, заводов, шахт, фабрик, промыслов, газет, пароходов, иных предприятий, так и лиц к ним приближённых. Народные защитники в Верховном Совете СССР требовали покончить с этой несправедливостью, и власти объявили об установлении контроля над доходами населения. Если некто покупал дорогую вещь, скажем, квартиру, автомашину (дворцы, яхты и самолёты в то время не продавали) он должен был доказать, что деньги на неё он нажил честным путём.
На этом я и попался.
Как-то ещё весной этого года, покупая мясо в крытом павильоне центрального рынка, я увидел обращающегося справа ко мне продавца. Я повернулся к нему. Это был высокий сухощавый грузин лет тридцати пяти. «Отец, – сказал он, – облигации не продаёшь?» «А ты что, покупаешь? – спросил я. – И почём? По номиналу?» «По номиналу», – подтвердил он, хотя сейчас я не очень уверен, что он понимал значение "номинал"[6]. «Подумаю», – сказал я и ушёл домой с куском купленной перед этим телятины.
Как известно, деньги сегодня всегда нужней денег завтра. У нас с Леной лежало штук пятьдесят облигаций, доставшихся от родителей, и штук десять моих, большей частью мелкого номинала, поскольку студентом я возможностей не имел подписываться на какие-либо солидные суммы. Вообще-то, это были не те облигации, а другие, на которые Никита Хрущёв выкупил старые облигации государственных займов разных годов после того как "по просьбе трудящихся"[7] прекратил выплачивать по ним выигрыши и их выкупать (погашать). Новые облигации были безвыигрышными и беспроцентными, начало их выкупа отложено на двадцать лет, а само погашение тоже, кажется, после того лет на десять рас-тягивалось. Но так или иначе с восьмидесятого года стали обли-гации понемножечку погашаться по номиналу, естественно, без учёта того что деньги с хрущёвской поры здорово обесценились. У нас каждый год погашалось две-три облигации, ждать погашения всех, как понимаете, надобно было ждать ещё годы.
Очень заманчиво деньги за них разом сейчас получить, но с какой стати грузину эти облигации покупать? А вот вероятно с какой. У грузин-торгашей, спекулянтов, дельцов теневой экономики, как говорили, а проще тайных предприятий, не контролируемых государством, денег всегда было много, но с принятием закона о контроле над доходами тратить их станет труднее. Вот и есть смысл в больших количествах приобретать облигации, чтобы в каждом году погашенными бумагами оправдывать непомерные годовые доходы свои. Логика, что говорить, прямо железная, и я логике своих рассуждений поддался, хотя грузин и о логике, скорее всего, понятия не имел.
Итак, возвратившись домой, я беру облигации и иду на рынок к грузину. Ещё раз переспрашиваю: «Так покупаешь по номиналу?» «По номиналу», – подтверждает мне он. Я из кармана показываю ему краешек пачки, он говорит мне: «Пойдём!» – и уводит в дальний левый угол павильона, за которым в стороне от общего зала большая светлая комната, совершенно пустая. Я не думаю, для чего эта комната, а она, по всему, именно для того, чтобы, не привлекая внимания, обделывать дела не совсем, скажем, чистые, хотя в продаже своих облигаций ничего противозаконного я не вижу. Но у "соучастника в деле" на сей счёт могут быть и собственные соображения.
Я достаю свою пачку, отдаю "подельнику", тот начинает, медленно перебирая бумаги, считать; пересчитав отдельно двухсотки, сотенные бумажки и прочую мелочь, он вдруг резко выбрасывает над головой высоко вверх руку с зажатыми в ней двухсотенными облигациями – глаза мои непроизвольно взмывают за ними – и с восторгом кричит: «Вот эти – замечательные!» – и кладёт их обратно на пачку.
– Да, – говорю я, хотя восторга его нисколько не разделяю, – давай деньги!»
Он протягивает мне сторублёвку.
– Что?! – восклицаю я возмущённо и с изумлением: – Да тут пять тысяч почти! Ты ж обещал по номиналу!
Тот будто не слышит:
– Даю сто рублей.
Я забираю из его рук пачку, он без сопротивления её отдаёт. Я ухожу.
Дома я пересчитываю облигации, сверяясь с записанными в тетрадке их номерами. Так, двухсотки все целы, считаю сотенные – двух облигаций нет, вся мелочь в наличии. «Ах, прохвост, да когда ж он успел?!»
Видно, когда на секунду моё внимание, вздёрнув руку, от пачки отвлёк, сбросил куда-то две сотенные. Может быть даже на пол. Эх, я, раззява! А ещё под обмен целую теорию подводил!
Было непомерно досадно. Но время лечит, как всем известно, досада спустя несколько дней улеглась, часть облигаций удачно погасилась в этом году.
… К лету Илюша возобновил старые дружеские отношения с Певзнером, который призыва в армию избежал, поступив после десятого класса в художественное училище (из училищ и техникумов, дающих среднее профессиональное образование, в армию не забирали). Певзнер свёл его со своими знакомыми из "кулька", так учащиеся культпросветучилища запросто называли своё учебное заведение. В музыкальном училище к "кульку" относились с презрением нескрываемым, как к заведению низкому, непрофессиональному, не дающему основательных знаний и готовящему учащихся к работе на уровне сельских библиотек и деревенских кружков самодеятельности.
Так в окружении Ильи появился некто Искандер, величавший себя режиссером театра (которого не было), и представлявший собой тонкого горбатящегося прыщеватого человека с лохматыми волосами и неопрятного крайне. Так и кажется, что одет он был в засаленные лохмотья. Меня он ещё и тем ошеломил, что первый полез ко мне здороваться, протянув потную сальную руку, которую я с содроганием вынужден был вяло пожать. Я не большой сторонник неумеренного исполнения многих условностей, но не всех. Считал проявлением крайней невежливости, хамством, здороваясь, совать руку человеку много старше себя, так же, как и здоровающемуся мужчине, первому подавать руку женщине (если она не нуждалась в этот момент в экстренной помощи!). Тут у женщины привилегия и долг мужчины эту привилегию уважать.
Илья всё время теперь проводил у новых друзей, и вдруг однажды, ничего не сказав (опять ничего не сказав!), не явился домой ночевать, и не только дома не ночевал, что в его возрасте, скажем, дело возможное и вполне допустимое (если б предупредил и избавил нас от ненужных волнений), но и вообще исчез и дома не появлялся. Лена просто сходила с ума, да и я сильно тревожился, не случилось ли что? Хоть милицию и больницы обзванивай!
Терзания кончились, когда позвонил Искандер и сказал: «Не беспокойтесь. Илюша в деревне у Лили. Это хорошая дивчина».
Ну что ж, у Лили, так у Лили. У кого-то он должен бывать. Взрослый мужчина. И это его чисто личное дело…
В конце лета мы от Илюши узнали, что Лиля (Кренёва Лилия Васильевна) лежит в урологическом отделении областной больницы после операции. Он её навещал, возил передачи. Как-то раз во время сборов такой передачи на кухне (мы были вдвоём, Лены не было дома), разговаривая с Ильёй, я что-то такое сказал, совсем безобидное, может быть пошутил как-то, но Илюша вдруг вспыхнул, выскочил из квартиры, хлопнув дверью. А я, как дурак, остался один на один с передачей. И так мне за Илью неудобно. Дивчина ждёт его, по всему, а он взбрыкнул и умчался, и, как я понял, к ней не поедет.
Такая вот чепуха получается. Ну, на меня пусть разозлился, хотя я повода не давал, но, бывает, попусту или по глупости люди на всякую ерунду обижаются. Да девица причём тут? Ей же, если у них завязалось влечение, будет очень обидно, он, видимо, обещал к ней приехать, и вот – не приехал.
Собрал я передачу и поехал в больницу. Мне указали палату, где Лилия Кренёва лежит, я вошёл, спросил её, она откликнулась.
На кровати под простынёй лежала маленькая женщина, не произведшая на меня никакого впечатления, лицо самое обыкновенное, я бы никогда ею не увлёкся. Даже внимания на неё я бы не обратил. Но на вкус и цвет, как говорят, товарищей нет. Стало быть, она Илье нравится. А раз Илье она нравится, то я должен быть с ней ласков, внимателен, чтобы своё расположение, доброжелательность выказать.
Я не знаю, как я объяснил ей то, что приехал к ней с передачей я, а не Илюша. Сказал, как было, или что-то придумал для его оправдания? Как мне казалось, я с задачей этой справился хорошо. Но Лиля выслушала меня очень холодно. Несмотря на всё желание моё выказать к ней симпатию, она смотрела на меня с большим недоверием, будто ожидая подвоха, даже, пожалуй, и со скрытой враждебностью. А, возможно, и не с сокрытой. По всему было видно, что я ей не понравился. Но чего я хочу – она ведь тоже не понравилась мне.
Вот при таких обстоятельствах я познакомился с Илюшиной избранницей. Узнав, что она старше Ильи на три года, я только подумал, чтó это ребят моих потянуло на женщин старше себя? (Таня на два года была старше Димы). Но – вольному воля, и – сердцу не прикажешь. И ещё мысль мелькнула: опытные женщины охмурили моих неопытных ребятишек. А власть тела сильна. К тому же я не исключал, что, будучи людьми глубоко порядочными, мальчики после связи с первой в их жизни женщиной считали себя обязанными жениться на ней. Но, чужая душа – потёмки. Мне они никогда о возлюбленных своих не рассказывали. А я и не спрашивал. Не моё это дело в чужой жизни копаться. Этими сентенциями и закончились мои размышления…
… Вскоре Лена крестилась в Ворошиловграде в церкви Петра и Павла по православному обряду, видимо, она уже знала, что молодые собирались венчаться. И ей хотелось войти в храм христианкой. Потребность была.
Я с детства крещёный, но в бога неверующий, с детства же впитал в себя уважение к вере предков моих и приверженность к торжественным красочным церковным обрядам и к какой-то необъяснимо таинственной благодати в полусумраке воздуха храмов, когда в них почти нет людей, и суета не мешает предаваться успокоённому созерцанию иконостаса с неясными ликами Господа нашего, Девы Марии, архангелов и святых в окладах, тускло мерцающих золотом при свечах.
… Я не присутствовал при крещении Лены (что-то, как всегда, мне помешало), однако был огорчён её впечатлениями. Торжества и таинства приобщения к богу не было при этом крещении. Крестили чохом множество человек. Ну, о каком личном, своём приобщении тут речь может быть? Ни интимной беседы со священником один на один, ни обряда, совершаемого несуетливо, когда очередь не дышит в спину тебе… А так… Мероприятие, как ни паршиво это звучит. Мероприятие батюшка провёл и деньги по таксе за то получил. Эта сторона священнослужения всегда удручала и возмущала меня. Не к лицу церкви торгашество. Да, священник не святым духом питается, нужно ему жить на что-то и семью содержать, но получать он должен не по расценкам за требу, а по добровольному даянию прихожан: кто сколько может.
… Свадьбу справили 30 сентября в Уткино (так называлась деревня, где жили родители Лили, и где она работала библиотекарем после "кулька"). Я по какой-то веской причине (по какой, убей бог, не знаю) не мог быть на свадьбе. Лена же вместе с Димой, специально прилетевшим из Ленинграда, уехала в Уткино. Из их рассказов узнал, что молодые венчались (а когда же Илья креститься успел?) в церкви большого села Селезнёвка, что на полпути между Уткино и Перевальском. Венчали сразу две пары, что тоже не соответствовало, по мнению моему, торжественности переживаемого момента…
И с этой осени Лиля с Ильёй стали жить у нас в комнате возле кухни. Средняя комната пустовала.
… Илья "торговал", Лиля, кажется, нигде не работала.
И стали происходить странные вещи. Приходил Певзнер, они с Лилей уединялись в ванной комнате и вели там многочасовые разговоры, выясняли, как мог я предположить, свои личные отношения. Я мог чего-то не понимать, но никто не внёс ясность, и я был шокирован поведением и Лили, и Певзнера. Если между ними были какие-то отношения, то, пожалуйста, выясняйте их где-то на стороне. Но при живом муже, находящемся в комнате рядом, при родителях мужа, заходящим по делам в ванную комнату, вести тайные разговоры – это верх бесстыдства и неприличия. Это проявление такого неуважения к мужу и к нам, что большего представить себе невозможно. Это была просто наглость.
Я, молча, сносил всё, ни словом, ни взглядом не выражал своих чувств, коль Илья на это смотрит сквозь пальцы, хотя было тяжело, тягостно и неприятно видеть это в своём доме. Нехороший сумеречный туман разлился в нашей квартире.
… Тётя Наташа не торопилась переезжать с Дуней к нам, да ничто её к этому и не подталкивало. Дима медлил с обменом, не находил в Ленинграде подходящей квартиры. Я советовал ему не особенно перебирать, на двухкомнатную квартиру трудно Алушту сменять, уж больно непритязательна та алуштинская квартира, и не в лучшем месте, и на первом этаже к тому же. Я упорно советовал ему меняться на однокомнатную квартиру. Важно в Ленинграде им зацепиться, прописаться. Если в Ленинграде осядет и защитит диссертацию, то не будет особых проблем даже там жилплощадь расширить. Кандидату положена отдельная комната, и очередь у них особая, сроки быстрее подходят.
Третьего сентября получаем от тёти Наташи письмо:
«Здравствуйте дорогие Лена, Володя, Илюша!
На имя Димы военкомат прислал две открытки, чтобы он прибыл в военкомат с военным билетом. Первый раз я позвонила по телефону, что он в Ленинграде учится в аспирантуре, меня поблагодарили за сообщение, а через некоторое время повторно открытка. Я 5 марта пошла в военкомат, сказала, что он учится в Ленинграде, а в каком институте… я толком не знаю.
… Люся[8] нам принесла карточки на мясо, колбасу и масло[9]...
На сахар и мыло карточки у нас дают по месту работы, поэтому их у нас нет, но мы отлично без них живём. Г. С. Капелюх принесла нам 3 кг песку и 2 кг растворимого кусочками по себестоимости, называлась и мылом, но оно у нас есть пока своё, мы не нуждаемся.
Картофель по 10-20 кг нам привозят в месяц, сколько попросим, по 18 коп за 1 кг, яблоки по 1 руб. 10 коп за 1 кг, а летом были по 90 коп…»
Тут я должен напомнить, обе тёти в Алуште, как и мы здесь, были прикреплены к магазину для льготников, а их паспорта и пенсионные книжки находились у нас. В Ворошиловграде мы прикрепили их к подобному магазину и получали продукты за них. В этом магазине только что прошла очередная ежегодная перерегистрация "клиентов".[10] Предъявив паспорта и пенсионные удостоверения, мы без труда перерегистрировали своих тёть. Но меня беспокоило, как они там выкрутятся в Алуште, если и там начнут перерегистрацию. Надо, вероятно, отвезти или отослать им на это время пенсионные книжки. Но вот вопрос, достаточно ли этого, или надобно будет предъявлять и паспорта, как у нас? Их опасно показывать, поскольку прописаны они совсем в другом месте, хотя и мала вероятность, что их откроют на странице, где штамп о прописке. А может, паспорта у тёти и не потребуют. Город небольшой. Тётю Наташу в магазине все знают многие годы. Своими сомнениями на этот счёт я и поделился в письме к тёте Наташе.
Первого октября пришло ответное письмо «… Ты, Володя пишешь насчёт перерегистрации, чтобы я узнала, но я не буду спрашивать, когда она будет, возможно так обойдётся, а напоминать им – а вдруг они надумают, так что когда уж будет, а возможно и так будет продолжаться выдача…
В санатории МО отдыхает Константин Иванович Муравицкий, приходил к нам с гостинцами: виноград, груша Бера. Шура болеет, а толстеет, больше 100 кг.
Передай Илюше, что часы остановились. Он мне говорил, что он тогда их покачал немного, и они пошли, а я и качала и трясла, нет, не идут…»
… Восемнадцатого сентября в "Комсомольской Правде" появились "посильные соображения" Александра Исаевича Солженицына "Как нам обустроить Россию". Они, как направленный луч, вырвали из тьмы сущность происходящего, положение народа и государства и пути выхода, выкарабкивания из той бездны, в которую соскальзывала наша Родина семьдесят лет. Исключительно разумные мысли высказывал Александр Исаевич, много об этом им думано, передумано. Вот бы Горбачёву их, мысли эти, и взять как руководство к действию и не скоропалительно, а спокойно, но и железной рукой, опираясь на власть и на силу, подавляя безоговорочно всех слишком нетерпеливых, не желающих мирно договариваться о подготовленном постепенном выходе из Союза тех союзных республик, которые оставаться в нём не желают, провести в жизнь меры, которые обеспечат благополучие Родины пусть и в составе одних славянских республик при желательном участии и Казахстана, более чем наполовину заселённому русскими и украинцами. А если и не всего Казахстана, то той части его в Заволжье, Южном Урале и на юге Сибири, где число казахов ничтожно.
Но куда там! Нет пророка в своём Отечестве! Разве могут много о себе возомнившие первые лица огромного государства прислушаться к голосу разума?!
… нет, не могут. И не хотят, как ни печально.
… Не пойму, какие вещи мы могли отправлять самолётом Диме в октябре этого года? Ведь он был у нас в сентябре. Это загадка. Но квитанция налицо:
Аэрофлот. Луганск – Ленинград.
Квитанция в приёме груза. 19.10.90
Мест 1. Масса 37 кг. Домашние вещи. Оценка – 100 рублей.
Тариф за 1 кг – 57 коп. Сумма по тарифу – 21 р. 09 коп.
За объявл. ценность 1 р. Прочие 0,14. Взыскано итого: 22, 23 руб.
Но отсюда видно, что Луганску вернули прежнее имя.
Впрочем, в это время мы часто продукты в Тихвин и Ленинград внучке и "молодым" посылали, крупы, консервы, сгущёнку, там с этим было неважно. Может, и в этот раз было так.
… а в квартире нашей, в Илюшиной комнате, Искандер, Лиля, Лена Мережко (чудесная девушка), кто-то ещё, и Илья вместе с ними, распевают уже "Харе Кришна", разговоры ведут о переселении душ, о неведомых мне Кале Юге и Карме.
Господи! Ну, пусть Искандер, Лиля, дремучий тёмный народ, ищут в чём бы себя им найти, но Илья то, Илья? Как мог он поддаться наивным представлениям древнего индуизма? Или кришнаитства, как его там? Илья же мыслящий человек. Я бы сказал, критически мыслящий. И вот тебе – на! Околдовали что ли его? Да ведь он же внушению был не подвержен! Или только нашему с Леной влиянию не подвержен?!
Господи, господи! – вздохнёшь только и промолчишь.
А страна всё неудержимей к рынку катилась. К странному рынку, к рынку, где всё меньше производили вещей, но на котором многие богатели.
… Дима тоже на рыночных отношениях кое-что зарабатывал. Несколько аспирантов, и он в том числе, организовались в группу и ездили по областным городам с циклом платных лекций о том, как предприятиям работать в условиях рынка. Между прочим, в свой приезд в Луганск он мне дал перечень лекций, которые читали они, и просил узнать, нельзя ли им в Луганске организовать в Доме Техники (Луганский межотраслевой Центр научно-техни-ческой информации) обучение руководителей предприятий по этой программе.
В Доме Техники у меня были знакомые "мальчики", отиравшиеся в своё время в угольном отделе обкома и выполнявшие наши мелкие поручения. Один из них, Яковенко Иван Никитович, за прошедшие годы поднялся от инженера до заместителя директора Центра. Директор Центра, Полстянкин был мне тоже знаком, он был братом того Полстянкина, которого при Турецком не избрали заведующим отделом в НИИТруда, и который стал моим коллегой на кафедре экономики в Институте повышения квалификации руководящих работников и специалистов Минуглепрома СССР и, по всему, зла на меня – тогда юридического стража законности проведения конкурса – не затаил.
С листом бумаги, на котором был отпечатан перечень лекций с указанием квалификации аспирантов-преподавателей, читающих лекции, я зашёл к Полстянкину в кабинет и сделал ему от имени ЛГУ предложение организовать обучения руководителей и специалистов промышленных предприятий Луганска и области. Полстянкин проявил к этому начинанию интерес и вызвал к себе Яковенко. Пересказав ему моё предложение, он спросил его мнение. Яковенко предложение с ходу отверг: «У нас есть свои специалисты по рыночной экономике».
Ясное дело, любителей подзаработать на чём угодно немало. До предложенного обучения кадров они пока не додумались, это из поведения Полстянкина вывести можно, но Яковенко сразу смекнул, что на этом деле им самим можно руки погреть.
… ничего из моей попытки не вышло.
Илюша тем временем своё занятие переменил.
Он свёл знакомства с молодыми людьми мне незнакомыми, кооператорами, которые предложили ему… Нет, которым он сам предложил… Нет, лучше всё по порядку, как Илья сам мне рассказывал.
Близкая Лилина подруга Маша Козорез, милая добрая девушка, познакомила Илюшу со своими друзьями – Сашей Новиковым и другими, которых, как сказано, я не имел чести знать. Илья (буквально за неделю до своей свадьбы – его уточнение) зашел как-то к ним в гости в дом в Натальевском переулке, в том самом переулке возле Лугани, где ещё в шестидесятых годах в тишине среди зелени в шикарных особняках[11] жила обкомовская и облисполкомовская знать.
Так вот, в доме, куда Илюша вошёл, – а точнее было бы: в довольно высоком двухэтажном здании, – на первом этаже располагались маленький вестибюль, а также небольшой (мест на сто) кинозальчик и спортивный зал приличных размеров. Очевидно, место это было когда-то закрыто для простой публики, так как я, живя в городе с шестидесятого года, о нём не имел ни малейшего представления. После шестидесятых годов, когда областному начальству ЦК партии предложил из особняков переселиться в квартиры, правда, в домах тоже "элитных", как в третьем тысячелетии приучили публику их называть, здание передали городскому Дому пионеров. С началом перестройки и "кооперативного движения", когда общественная работа совсем захирела, так как все номинальные владельцы госсобственности бросились извлекать из неё (из собственности, – не работы) максимально возможную выгоду, Дом пионеров сдал это здание в аренду. Собственно, Саша с друзьями и нанимали его, возможно в свою очередь сдавая часть помещения и кому-то ещё в поднаём. На втором этаже находилась сама новиковская контора под названием "Экополис". Какой вклад внесли они в чистоту окружающей среды, я не знаю. Занимались они, по словам Ильи, в основном торгово-закупочной деятельностью. У одних государственных предприятий покупали, другим продавали.
«Кроме конторы на втором этаже, – рассказывает Илюша, – была ещё швейная мастерская. Тогда с вещами туго было, и люди шили хорошие вещи и зарабатывали неплохо. Эх, нельзя было вводить свободу внешней торговли еще лет 10-15! Сами бы поднялись. Ну а когда все границы открыли, и хлынул турецко-китай-ский ширпотреб...» Тогда, добавлю я за него, и захлебнулось в России продуктивное предпринимательство…
Итак, Илюша вступил в здание, увидел кинозал и кинобудку и загорелся. Предложил фильмы показывать. Новиков не возражал, выкупил у Дома пионеров кинопроекторы и дал Илье ставку – семьдесят рублей в месяц, остальное, мол, заработаешь сам.
И тут Илюша такую предприимчивость проявил, меня восхитившую, которой я в нём и не ожидал. Это не поездки с "дипломатами" в Таганрог! Тут надо уметь с людьми деловые завязывать отношения, и он это сделал.
Первоначально кинопрокат Луганска отказался сотрудничать с ним. «И, – продолжает Илюша, – я 90-м году не предполагал, конечно, что СССР рухнет, но понимал, что система изменится полностью. Когда кинопрокат луганский отказал мне вначале, я там одной начальнице прямо сказал: – "Неужели вы не понимаете, что через несколько лет не будет ни кинопроката в Луганске, ни этих фильмов?" На меня посмотрели, как на больного, и ответили что-то типа того, что всё будет на месте. А в 92-93 годах здания кинопроката отошли в частные руки, там устроили склады и магазин вроде, а все фильмы сожгли. А одна копия фильма на плёнке сейчас может стоить многие десятки тысяч долларов! Бизнесмены хреновы!»
Итак, Луганск отказал, «… и я поехал в Киев. Там люди были более прогрессивные и согласились давать за копейки киноклассику. Пересылали почтовым вагоном, я оплачивал, стоило это тогда тоже копейки. И в декабре 1990 года я уже показывал Андрея Рублева. И так несколько месяцев».
Фильмы шли по субботам и воскресеньям по одному или двум сеансам в день.
Вероятно, не было в то время в Союзе такого экономного предприятия, как кинозал в "Натальевском переулке". В любом городском, даже самом малом, кинотеатре был, как минимум, директор, киномеханик, кассир, контролёр, уборщица, экспедитор, бухгалтер. Илюша в себе совмещал все эти должности. И из выручки в месяц рублей шестьдесят ещё к "окладу" своему добавлял. Не богато, но жить всё-таки можно.
Себе Новиков не брал с Ильи, вроде бы, ничего, чем заслужил его глубокое уважение. Ну да они тогда такие афёры крутили, что до Илюшиных копеек им дела не было, А может, часть выручки Илья всё же ему отдавал, а часть себе оставлял. Но зато с него ничего не требовали, и он делал всё, что хотел и пересмотрел, и "избранным" показал такие фильмы, которые и в Интернете сейчас большей частью невозможно сыскать.
Сразу ли, или чуть позже Илюша стал меня с Леной приглашать на просмотр кинофильмов. Шла действительно классика: Тарковский, Скола, Феллини, Бунюэль, Параджанов…
Но публики было мало, редко тридцать человек набиралось. Ну, рекламы, скажем, не было никакой, вести о фильмах по знакомым передавались, да и не склонен наш обыватель такие фильмы смотреть.
Ему мыльные оперы подавай. И с успехом Кашпировского заменил на советских телеэкранах мексиканский до рвоты противный стосерийный, или более, фильм "Богатые тоже плачут". Наступала эпоха новой "культуры", где тон задавало угождение низменным вкусам толпы.
… В октябре Верховный Совет СССР принял Закон о вступлении в силу нового союзного договора и о главенстве союзных законов над республиканскими.
… мера давно перезревшая.
В конце ноября Верховный Совет предоставил чрезвычайные полномочия Горбачеву для поддержания порядка в СССР, а в декабре эти чрезвычайные полномочия подтверждаются IV Съездом народных депутатов СССР. Сумеет ли Горбачёв воспользоваться этими полномочиями?
… Ряд бывших соратников Горбачёва, последовательных сторонников преобразований, так же последовательно отстраняется им от политики.
Двадцатого декабря на Съезде член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР Шеварнадзе подаёт в отставку с публичным предупреждением о готовящемся в стране военном перевороте, об угрозе установления диктаторского режима.
Горбачёв на это не реагирует и все больше окружает себя лицами либо консервативными, либо сомнительными. Ярких людей он просто не замечает… Боится соперников?
И под Новый год Съезд избирает по предложению Горбачёва вице-президентом ничем не примечательного, ни в чём не проявившего себя Янаева из бывших комсомольских "вожаков".
… которых за их разврат и разгул, за их постоянные пьянки с девицами "на природе", я искренне презирал.
[1] Да, Конституция СССР провозглашала право союзных республик на отделение от Союза, но не оговаривала, как это сделать, так что до принятия соответствующего закона о прядке выхода союзных республик из СССР, это было лишь декларацией и все действия, направленные на выход, могли быть объявлены вне закона.
[3] Илья называет их: "мыльницы".
[4] А чтобы "дипломаты" не пустыми везти, набивал их всякою мелочью, футболками, электроплойками, словом, чем мог.
[5] Само собой, по тогдашним понятиям. И в шальном сне не мог нам привидеться шабаш, который через два года богатство подлюг в одночасье взметёт до небес.
[6] Нарицательная стоимость, обозначенная на ценных бумагах (акциях, облигациях) и денежных знаках.
[7] Расхожая большевистская формула, всё, что ни совершалось неприятного для населения, всё делалось по просьбе трудящихся.
[10] Чтобы, упаси бог, умершим льготникам предназначенного кто-либо не выкупил.
[11] По советским меркам, конечно, по советским…
