В памяти моей, как во сне, часто
переплетается несоединимое.
В. С. Платонов
Предыстория
Родился я 6 июня 1932 года на хуторе Вольном Кошехабльского района Адыгейской автономной области Краснодарского края, а если быть совсем уж точным, то на исходе этого дня около полуночи в родильном доме станицы Лабинской, что стоит на правом берегу Лабы напротив хутора.
Родители мои, Платонов Стефан Дмитриевич и Быкова Вера Пантелеевна, работали в то время в хуторском колхозе, происходили они из потомственных казаков. О моих предках я практически ничего не знаю. Дед мой по отцовской линии, Платонов Дмитрий Иванович, был расстрелян красными в 1920 году, в возрасте примерно пятидесяти лет, на Костромской горе в степи ночью вместе с десятками других заложников. Там утром и нашли их жёны, раздетыми до одних нательных рубах и кальсон, и похоронили на кладбище.
Дед в белой армии не служил, но сочувствовал белым, до революции был помощником станичного атамана. Когда в 1920 году красные заняли станицу, он, испугавшись, так как его явное сочувствие белым было известно, бежал с другими станичниками и около месяца скрывался в лесу. Наконец, лесное житье стало ему невмоготу, и он вернулся к семье. Накануне ареста один из членов ревкома вечером прокрался к нему: «Скройся, Дмитрий Иванович! В ревкоме постановили всех вас арестовать сегодня ночью». Но дед на это махнул рукой: «От судьбы не уйдешь». Ночью его схватили и вместе с другими обреченными увезли на гору, в степь.
Положение помощника станичного атамана было вроде бы и престижным, на деле же ему, незажиточному казаку, приходилось испытывать постоянные унижения, которые он, впрочем, по простоте сердечной, не замечал. Как рассказывала, вздыхая, моя тётя, Наталья Дмитриевна Кривенко, во время поездки в Майкоп, в округ, в столицу Войска Кубанского, ему не предложили даже войти в дом какого-то не слишком большого начальника, и он ночевал на возу, на сене, в то время как атаман в доме спал на кровати. Но Дмитрий Иванович как должное это воспринял.
В молодости дед служил в Польше, в Варшаве[1]. Ходила легенда, что он обворожил какую-то богатую молодую полячку, и, когда та, украв драгоценности своего отца, отдала их моему деду, уезжавшему из Польши со своим эскадроном, он взял её вместе с собой в товарный вагон, но на границе Царства Польского и России её высадил. Без драгоценностей. Но полученное обманом на пользу ему не пошло. Вернувшись на родину, в станицу Костромскую, он заболел, метался в бреду, а золото и камешки выкрала из-под подушки, как подозревал он, его кума, ухаживавшая во время болезни за ним. Но, не пойман – не вор.
Отец Дмитрия Ивановича, мой прадед, Платонов Иван Иванович, к этому времени уже умер и о нем мне вообще ничего не известно, кроме того, что его отец, мой прапрадед, Иван, потомственный казак, был переселен в станицу Костромскую после окончания Кавказской войны и реформы 1861 года из области Войска Терского, из Ставропольской губернии.
Платонов Дмитрий Иванович рано овдовел, оставшись с малолетними детьми, Максимом и Марией. Участь вдовца незавидна, и он вскоре женился на моей бабушке, Горловой Надежде Ефимовне. Бабушка, молоденькая в ту пору девушка, и не надеялась выйти замуж, так как в детстве по какой-то причине охромела на одну ногу. Сватовство Дмитрия Ивановича она восприняла как величайшее счастье и всю жизнь вспоминала о нём с благодарностью. Зажили они, по словам бабушки, хорошо, всё у них ладилось, нужды не знали. Соседи им завидовали и даже пустили слух, что бабушка – ведьма, по ночам доит чужих коров, оттого, мол, в доме достаток. «А мы просто работали, не покладая рук, и жили очень дружно», – говаривала бабушка. У неё с Дмитрием Ивановичем было трое общих детей – Дуня, Стефан, мой отец, и Наташа. Кроме того, бабушка воспитывала и Марию с Максимом. Потомки Марии, вышедшей замуж за Кофанова, возможно и по сей день живут в Костромской. Максим ушел с белой армией, и след его сгинул.
Родители Надежды Ефимовны, Горлов Ефим Гаврилович и Елизавета Максимовна Жильцова, всю жизнь прожили в станице. Их отцы – потомственные казаки, переселились в Костромскую из села Синюха Ставропольской губернии в 1861 году.
О родителях моей матери я тоже знаю немного. Пантелей Семенович Быков и Фёкла Даниловна Бондаренко жили бедно, у них была большая семья – десять детей: Сергей старший, Семён, Сергей младший, Вера, Любовь, Надежда, Софья, Максим, Иван, Татьяна. Последние пятеро умерли в детстве от занесённой в дом скарлатины. Оба Сергея и Семён погибли в 1919 году. Вернулись они с германской войны четырнадцатого года большевиками. Соблазнили их большевистские агитаторы разговорами о справедливой жизни без помещиков и капиталистов. «Соберемся, бывало, – вспоминала моя мать, Вера, – и начнутся рассказы о том, как все будут свободно трудиться для своего и общего блага, все станут зажиточными, у каждого будет велосипед». С весны 18-го старший Сергей стал председателем ревкома станицы Костромской, затем был комиссаром бригады в начавшейся гражданской войне. После внезапного захвата белогвардейцами станицы Лабинской, он скрывался там у кого-то из родственников. Те же, встретив на лабинском базаре своих родичей, костромчан, проболтались: передайте, мол, Быковым, чтобы они не беспокоились за Сергея, он надёжно спрятан у нас. Ну, а те кому следует и передали… Во двор ворвался казачий отряд, Сергея отыскали и тут же во дворе посекли саблями на куски. Так закончилась жизнь бригадного комиссара Сергея – любимца семьи.
Семён был командиром эскадрона, погиб где-то в боях. Сергей-младший был простым красноармейцем, тоже убит.
Семья Быковых отступала вместе с красными частями, но затем вернулась в станицу, так как отступать стало некуда – пути отхода обозов были отрезаны. Вера, моя мама, ей было тогда 17 лет, ушла с войсками, влившимися в 11 армию, которой командовал небезызвестный Сорокин.
Вместе с красными мама пробивалась через Сальские степи и пески на Астрахань, была сначала вторым номером на пулемётной тачанке[2], потом бойцом конной разведки. Однажды спасла полк при внезапном налете конницы белых на станицу – вылетела среди всеобщей паники на тачанке на улицу и, развернув её, пулемётными очередями задержала ворвавшуюся в станицу белую конницу. Это дало возможность красноармейцам опомниться, занять оборону и отбить атаку[3].
Была она дважды ранена, первое ранение – штыком в живот по касательной, второе – пулевое ранение в ногу.
Родители мамы, вернувшиеся домой, были приговорены станичным правленьем к повешенью, и уже велись приготовления к казни, но спасла их случайность… В станицу приехал Деникин и казнь отменил, её заменили поркой шомполами. Пантелея Семёновича и Фёклу Даниловну старательные казачки выпороли так, что на спине не осталось живого места – только мясо, кровь и лохмотья кожи, навсегда подорвав их здоровье. Всё же они дожили до 1933 года, застав внука, единственного наследника большой прежде семьи. Дедушка умер в октябре, бабушка пережила его на два месяца.
Отец Пантелея Семёновича, Семён, коренной костромчанин. Его отец, мой прапрадед, имени его не знаю, был потомственным казаком и станичным атаманом… Выходец то ли из села Надеждовки, то ли из Старомарьевки под Ставрополем.
Отец Фёклы Даниловны, Данило Бондаренко, скорее всего, происходил из приписных казаков и, возможно, был украинцем. Мать её, Анна Гладкова, потомственная казачка, родом из соседней станицы Ярославской. Больше о них мне ничего неизвестно.
Пантелей Семёнович Быков, как и все казаки, пахал землю, выращивал хлеб, но больше всего любил работать в саду. Он у него занимал половину усадьбы. С каждым саженцем занимался любовно, особенно с яблоньками, прививая на них веточки от яблонь разных сортов. Незаурядным был садоводом. В 1946 году я застал ещё остатки его яблоневого сада. Никогда я не встречал такого разнообразия яблок – что ни дерево, то новый сорт, новый вид, новый вкус, а деревьев были десятки.
После революции Платоновы жили в Костромской. Вся тяжесть по содержанию семьи легла на Стефана, родившегося в 1905 году, и бабушку, разумеется. Семья осталась маленькая, но дружная, сильна была тяга к знаниям. Но Стефану после начальных классов учиться не довелось, он был главным работником и кормильцем. Был он сильным, высоким и – косая сажень в плечах. «Сам то я проживу, – говорил он, – мне сестёр надо выучить». Дуня училась в Саратовском университете на историческом факультете, Наташа же – в техникуме на бухгалтера в городе Грозном.
В 27-м году отец был призван в РККА[4] на действительную службу, служил в Тифлисе[5] и Батуме[6] в артиллерийском дивизионе. Там его отличили, присвоили звание младшего командира, что-то вроде сержанта или унтер-офицера с тремя треугольниками, что в то время происходило не часто. Отцу нравилась военная служба (ещё бы – после крайней бедности, домотканой одежды, тут – форма и сапоги, и бельё, и белые простыни, словом, обеспечение полное), он собирался стать кадровым командиром, его рекомендовали в училище, но поступил анонимный донос о Дмитрии Ивановиче, и папу по окончании срочной службы в 29-м году из армии уволили. И он вернулся в Костромскую к матери.
… В стране доживал свои дни НЭП[7], и какой-то умный проходящий человек, заночевавший в дедовом доме в Костромской, посоветовал бабушке и отцу переселиться из станицы, где все знали о деде – грядут страшные времена, семье расстрелянного лучше властям глаза не мозолить. Они продали дом и переехали на хутор Вольный.
Мама, вступившая осенью 1919 года в Коммунистическую партию во время проведения партийной недели в самый критический для Советской власти момент, в 1920 году, по окончании гражданской войны на Кавказе, была демобилизована. Пришлось ей нелегко… Разорённое хозяйство, больные старики, молоденькая сестра Люба, которым надо было помогать. И пошла мама батрачить на табачные плантации. Но характер у неё был боевой, и она вскоре стала там женорганизатором, профсоюзным активистом, организовала первую ячейку комсомола в станице Костромской. Тем не менее, с местным партруководством у неё возникали частые споры (всегда она защищала интересы работников, а партия требовала все соки из них выжимать). Придравшись к формальному поводу – по болезни на собрание не явилась, где чистка рядов партии от чуждых в ней элементов, как и по всей стране, шла, – маму в двадцать втором году исключили из партии за халатное отношение к обязанностям коммуниста. Но в комсомоле и профсоюзе она продолжала работать. Плохо, что знаний у нее было мало, защитить она себя не могла, не подала апелляции ни в райком, ни в губком, ни в ЦК[8].
В отличие от семьи Платоновых, где поощряли детей к ученью, Пантелей Быков считал, что учиться надо мужчинам, женщинам это ни к чему. Мама же очень хотела учиться. Пока она была совсем маленькой, она самовольно убегала в школу, и так закончила два класса. Но как только она чуть подросла, а в хозяйстве было много работы, отец сказал ей: «Хватит!» – и не пустил в третий класс, хотя училась мама отлично, схватывала всё на лету. Учителя хвалили её и приходили домой к Пантелею Семёновичу, уговаривали отпустить дочку в школу. Но тот упёрся – и всё. В дальнейшем маме всю жизнь приходилось самостоятельно добывать знания, много читать, но систематического образования она так и не получила.
В конце 20-х годов мама ушла с плантаций и стала работать в сберкассе станицы Лабинской. Примерно в те же годы она заболела туберкулёзом. Были поражены оба лёгких. Профсоюз послал её на лечение. Ей сделали поддувание, то есть ввели шприцем воздух между плёнками плевры, сжав лёгкие. В малоподвижных лёгких туберкулёзные бациллы, видимо, чувствуют себя неуютно, чего-то им там не хватает, они перестают размножаться и разрушать лёгочную ткань; поражённый очаг капсулируется, обызвествляясь, и болезнь прекращается. Маме в этом случае повезло – она навсегда излечилась от туберкулёза.
В двадцать девятом году, вместо того, чтобы попробовать в партии восстановиться, она удовлетворилась тем, что её приняли в кандидаты, а в тридцатом году – вновь в члены ВКП(б)[9], так стала называться Российская коммунистическая партия (большевиков) после образования СССР в декабре 1922-го года.
Как она познакомилась с папой, я не знаю. Возможно, они знали друг друга ещё в станице Костромской, возможно, встретились уже на хуторе. До встречи с мамой у папы была другая семья. Перед уходом в армию он страстно влюбился в приехавшую в Костромскую из Донбасса красивую девушку Татьяну Горбанёву и женился на ней. Вся родня его отговаривала от этого шага, но он заявил: «Или женюсь, или покончу с собой». 25 декабря 1928 года у них родилась дочь Александра (Шура). Молодая жена оказалась ленивой и с вздорным характером, и не нравилось ей быть женой бедного хлебопашца, а НЭП так манил красивыми перспективами, да денег вот не было. Она требовала, чтобы отец после армии уехал в Донбасс, на шахту – там в то время заработки были большие. Но папа решительно отказался: «Сестёр я не брошу!» Тогда Татьяна, забрав маленькую Шурочку, бросила отца и уехала в Славянск, где жили её родственники. Потом она не раз приезжала в Костромскую, так же как ранее и в Тифлис, устраивала скандалы, есть подозрение (по версии Шуры), что это она написала донос, но тут есть и другой вариант, о котором чуть ниже. Отец характер тут, однако же, проявил и вновь с ней не сошёлся. Таким образом, первая семья быстро распалась. Я сочувствую отцу, понимаю, как ему было больно, ведь он любил её, эту Татьяну. Но сумел себя превозмочь, силы воли хватило.
О второй версии мне тётя Наташа в девяностом году рассказала. Будто, роясь в бумагах выдвинутого ящичка письменного стола Ивана Павловича, мужа своего, она нашла черновик письма в воинскую часть, где служил мой отец. В этом письме, а каллиграфический почерк И. П. не узнать невозможно, дядя мой сообщал, что отец Стефана Дмитриевича Платонова сочувствовал белым и был за это советской властью расстрелян. Что предпочесть? Вполне вероятно, что обе правы, и на отца пришло два доноса, один – месть бывшей жены, второй – подленькая кляуза выслуживавшегося молоденького продавца магазина…
Непосвящённого в махинации дядю Ваню в магазине подставили, разворовали товар, а на него всё и свалили, и чуть не засудили его. На первый раз суд, однако, простил его, пожурив за отсутствие бдительности. С тех пор дядя, всю жизнь проработав в торговле на руководящих постах, ни копейки себе не присвоил, жили они с тётей скромно, по нынешним меркам – почти в нищете. А бдительность возможно и стал проявлять упомянутым образом. Я зла ни на кого не держу. Тем более, что и не доказано всё это… Если и было что – бог им судья.
… Безусловно, отцу нелегко пришлось всё пережить, и крушение надежды на службу в РККА, и несчастливую женитьбу свою… Время, однако, врачует. А жизнь идёт. И пересеклись пути Стефана Платонова и Быковой Веры, и стали они жить вместе. Была ли между ними любовь или только чувство взаимной привязанности и уважения, мне судить не дано.
Только никогда они не сказали друг другу бранного слова, никогда не скандалили, не ругались и не грубили…[10]
Быковы Вера Пантелеевна и Любовь Пантелеевна. 1927год.
[1] Царство Польское входило в состав Российской империи.
[2] Помощником пулемётчика.
[3] Об этом есть свидетельства станичников-однополчан.
[4] Рабоче-крестьянская Красная Армия.
[7] Новая экономическая политика.
[9] Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков).
[10] Во всяком случае, так мне запомнилось, и так все говорили.
