Дежурный врач Романенко
В субботу двадцать седьмого июня утром мы с Леной прибыли в Харьков, там мы встретились в условленном месте с Илюшей, проводили его до военкомата, где он получил военный билет (или солдатскую книжку), после чего вместе с ним поехали к Липовецким в гости на Салтовку. В этом "спальном районе" на первом этаже в двухкомнатной хрущёвке ютились Ирина со своим мужем Петей Тарасовым, малюткой-дочерью Таней и отцом, Наумом Ильичём, совсем уже ослабевшим умом. Дина, жена его и мать Иры, к этому времени умерла. Из этой встречи ничего я не помню, кроме того, что Ира очень красивая, эффектная женщина, особенно после того, как она подправила нос, ну а Петя, он и есть Петя, хотя апломба и самоуверенности у него – дай бог! Видимо, от высоких заработков (он электросварщик высокого класса).
К вечеру (темнело уже) Илюша уехал к себе в общежитие, а Лена и я приехали к Гончаровым на Красношкольную набережную. Лена с Гончаровой Ириной Петровной после встречи в больнице какую-то связь всё время поддерживала, и та, узнав, что мы собираемся приехать в Харьков на проводы в армию сына, предложила нам переночевать в их квартире – они как раз уезжали на дачу в тот вечер. Этому вероятно способствовало и то, что у Илюши установились какие-то дружеские отношения с Игорем, и он бывал у них на квартире.
Леночка вручила Ирине Петровне подарок, хрустальную, по-моему, вазочку, а она предложила располагаться на ночь как нам будет удобно, а утром просто захлопнуть дверь, замок защёлкнется автоматически. На этом мы и расстались.
Лена принялась хлопотать на кухне, готовя ужин и чай, я осматривал квартиру. Квартира была в новом доме, где планировка была уже не хрущёвской. Выглядела она очень нарядно. В комнатах красивые импортные гарнитуры, ковры. На кухне стоял большой импортный холодильник салатного цвета – вещь невиданная для нас[8].Чувствовался в семье незаурядный достаток. Где работали Гончаровы мне доподлинно неизвестно, Ирина Петровна вроде бы в институте, и, возможно, обладала дипломом кандидата наук. Муж её занимал, вероятно, высокий пост или был руководителем предприятия, бывавший по всему за границей. Вывод об этом напросился у меня в туалете, стены которого выше кафеля сплошь были обклеены незнакомыми мне красочными винными этикетками, среди них множество от бутылок вин, произведённых за рубежом, в том числе в ФРГ и во Франции. В продаже вин таких не было.
Спать я укладывался в большой комнате с кроватью или диваном, со скошенным углом почти во всю наружную стену, – по сторонам окна (размером во весь этот угол), висели плотные бархатистые шторы приятного коричневого оттенка, хорошо сочетавшиеся со всей мебелью спальни.
Я решил штору на ночь задёрнуть, чтоб не разбудил меня ранний утренний свет. Дёрнул за край полотнища – не подаётся, я дёрнул сильнее – результат был тот же, тогда я дёрнул изо всех сил, и… вверху отвалился от шторы пластмассовый белый крючочек, и загнулся чуточку край полотнища. Только тут я заметил, что обок окна свисает шнурок. Я потянул за него, и шторы плавно сомкнулись. Ах, какой я дурак бестолковый! Надо же было подумать при первом сопротивлении, не силушку применять?! Мне стало страшно неловко перед Гончаровыми, которые доверились нам, и которым причинил я ущерб, пусть и пустяшный. И ведь извинений не принесёшь. Мы больше их не увидим. Как это нехорошо, как некрасиво! Совесть и по сию пору гложет меня.
Наутро 28-го июня мы снова встретились с Илюшей, вместе с ним пошли какими-то улочками к районному военкомату, где нас разлучили, и откуда Илюша уже в колонне призывников последовал к сборному пункту Харьковского областного Военкомата. Надо ли говорить, что мы пошагали за этой колонной.
… За высоким бетонным забором, огораживавшим площадь на пустыре под пригорком, стояло трехэтажное здание. Призывники, в ожидании покупателей[9] слонялись по площади под припекающим солнцем, заходили в здание, где, по чьим-то словам, были голые нары, на которые можно было прилечь.
Мы с бугра высматривали Илюшу, вот он появился, но долго не замечал нас, хотя мы отделились от кучки родителей и руками махали ему. Наконец, он нас увидел и помахал нам рукой. Как же нам хотелось слететь туда к нему, быть рядом с ним, поддержать его в его волнениях и тревогах.
Илье надоело стоять и махать, и он ушёл за стену дома. Через час, наверное, он снова вышел и снова махнул нам рукой. Я, чтобы лучше видеть его, полез было по укосинам на мачту высоковольтной линии электропередачи, поднялся метра на три, но, взглянув на свои грязные руки, сообразил, что хотя я и стараюсь не касаться своим праздничным серым костюмом[10] конструкций, всё же мне вряд ли удастся его не испачкать о жирную пыль. Да ведь и не стану я ближе к Илюше. Поняв это, я осторожно спустился на землю.
Между тем с огороженной площади офицеры уводили партии "купленных" призывников, судьба которых тем самым определилась. Илюша же всё пребывал в неизвестности, а мы пребывали в волнении, как бы он не попал куда-нибудь в Среднюю Азию, откуда прямой путь в Афганистан.
До конца дня ничего в положении Илюши не изменилось…
У нас обратные билеты были взяты на 29-е, и мы где-то переночевав, – ума не приложу где, так как ни у Гончаровых, ни у Тарасовых-Липовецких прошедшей ночью мы не были, – мы с утра приехали к сборному пункту. Илюша несколько раз показывался нам – никаких новых вестей не было. Поняв, что и сегодня может ничего не решиться, я хотел остаться с Леной ещё на день, но когда мы посчитали свои копейки, то оказалось, что если мы сдадим билеты (с какими-то потерями), то нам не хватит на новые, при условии, что их вообще удалось бы купить, не говоря уже о том, что есть нам было не на что совершенно.
Ну, в отношении хлеба насущного у нас всё же мелькнула спасительная мысль (впрочем, ведь это мы ещё утром решили) снова съездить к Ирине.
За ранним ужином, выпив по паре стопочек водки, разговорились с Петей. Лена выразила тревогу по поводу дедовщины в армии, издевательств над солдатами первого года службы. Петя разошёлся, рассказал, как им помыкали, как вставляли ночью бумажки меж пальцев ноги, поджигали… Рассказ свой он заключил: «Зато на второй год я на новичках отыгрался!» «Как же так можно?» – спросила Лена. Петя ответил что-то хамское вроде того: «А что? Надо мной, что хотели, творили, а почему я не могу?»
Вступать в спор с ним было бессмысленно. Это животное, эта тварь не умела ни мыслить, ни сострадать. Владела им только злоба. Трусливая злоба. За свои прежние унижения он мстил не тем, кто над ним измывался, а новобранцам, неповинным ни в чём.
Решив таким образом вопрос с ужином, вечерним поездом мы уехали домой, а когда приехали в Ворошиловград, то у нас не хватило одной копейки для двух билетов на трамвай, и пришлось тащиться со всем скарбом пешком, благо дом наш не так уж далеко от вокзала.
Жаль, что не удалось проводить Илюшу по-человечески, но что поделаешь: нищета!.. А ведь мы не самого низкого социального положения, и заработки у нас выше, чем, скажем, у инженера… Уезжали из Харькова мы в прежнем волнении, хотя какой-то намёк, что Илюшу оставят на Украине, всё же был дан. На Лену тяжело было смотреть, хотя она и вида не подавала, – сколько же она перестрадала за все эти дни?!
После 3-х дней сидения на сборном пункте Илюшу, наконец, зачислили в пограничные войска. 30 июня поездом "Харьков-Ужгород" его доставили в город Львов, а затем привезли в городок Великие Мосты, откуда, кажется, он и прислал нам сразу же телеграмму. А может известие о том, что он попал в погранвойска Закарпатского округа, мы получили и раньше?.. Не помню. Только радость наша была беспредельной, душу выматывающая тревога, наконец, нас оставила… «Слава богу», – мысленно сказал себе я, и чуть было не перекрестился, То же самое, видно, себе сказала и Леночка. Я смотрел на её милое родное лицо, и счастлив был, что она успокоилась.
… Да, не успели мы вернуться, как к нам заявились две малярши из ЖЭКа. И начался ералаш. Мы все вещи из двух комнат и ванной перетащили в мою комнату и на кухню, "прикнопили" газеты на обоях, чтоб не испачкали, и малярши начали ремонт потолка и побелку. Дело в том, что во время ливневых летних дождей над нашей квартирой протекла крыша – вот почему люди на последний этаж не идут! – на потолке в двух комнатах и в ванной расплылись большие синюшные пятна. По высыхании эти протёки превратились в буро-жёлтые с разводьями грязные пятна. Я поднял шум, дошёл до самого начальника объединения Ворошиловградуголь, которому принадлежал наш дом[11], и добился перестилки шифера крыши, хотя требования моего, чтобы ремонт проводили под моим наблюдением с соблюдением всех строительных правил (я ведь тоже в стройделе кое-что понимал), не выполнили, что скажется, увы! – скажется, чуть погодя.
Дня через три всё было закончено. В комнатах практически пятен незаметно, в ванной после побелки проступила местами лёгкая желтизна, но, в общем, конечно, это ерунда. После того, что было… И уже я сами полакировал линолеум на полах, привёл в порядок ванную (покрасил подоконник, трубы, навесил новую плёнку).
4-го числа меня пригласил в обком партии на "круглый стол"[12]. Речь шла об экономической реформе, её проблемах, противоречиях. "Публика" вела себя свободно, как никогда прежде, было много резких реплик, вопросов. А когда одна "деятельница" высокомерно отозвалась о присутствовавших, что они ничего, дескать, не понимают, то её зашикали и не дали больше говорить. Общее впечатление – первый блин комом. Но кое-что интересное всё же было. Многое начальство (облплан, госбанк) в растерянности, то ли не знают, что делать, то ли противоречивость законодательства или его половинчатость не дают им возможности как-то реально влиять на ход дел.
… В начале июля Илья прислал телеграмму, что он находится в учебной части в Великих[13] Мостах Львовской области и будет там приносить присягу 19 июля. Мы, естественно, хотели увидеть Илюшу и посмотреть на действие это, но было неясно, где мы сможем остановиться? Есть ли гостиница в этих Великих Мостах, мы не ведали, но по карте узнали, что городок этот километрах в пятидесяти от Львова, туда ведёт из Львова шоссе, и, вероятно, ходят автобусы. Стало быть, можно остановиться и в Львове, а на принятие присяги поехать в Мосты. Но это только сказано: можно. На самом же деле нельзя. В Союзе в гостиницах, особенно в летнее время, свободных мест не бывает. Но тут догадка меня осенила: в Львове должно быть музыкальное училище, а при нём и общежитие может быть. Что, если за помощью к директору тамошнего училища обратиться – всё же Ленин коллега, – может он как-то способен помочь?
В телефонном справочном Львова узнаю номер телефона директора, звоню ему, объясняю и то, что жена моя работает педагогом в Ворошиловградском музыкальном училище, и то, что надобно нам во Львов на присягу сына приехать. Так не может ли он помочь нам на пару дней в гостинице или в общежитии остановиться.
Директор училища мне отвечает, что у него есть знакомый директор турбазы, и он может устроить нас в гостиницу этой турбазы, но при условии, что будет представлена справка, что жена действительно работает в музыкальном училище. Я говорю, что справку, конечно, представим, благодарю за помощь отзывчивого директора. Всё же мир не без добрых людей!
Лена в училище получает вот такой документ:
СПРАВКА
Дана ПЛАТОНОВОЙ Е. А. в том, что она действительно
является преподавателем Ворошиловградского музыкального училища и с 3.07.87 г. по 28.08.87 г. находится в очередном
тарифном отпуске.
Справка дана для предъявления по месту требования.
Директор училища Лобко Е. А.
Инспектор Кученкова Т. В.
скреплённый печатью, и мы выезжаем во Львов прямым поездом в купейном вагоне. Билеты на поезд туда и обратно, которые невозможно было купить, нам финхозотдел обкома партии по старой памяти заказал[14].
… Гостиница турбазы невелика, ютится в центре Львова на улице Ивана Франко небольшом двухэтажном доме № 56-в то ли внутри двора, то ли с входом в дом со двора. Директор турбазы поселяет нас в двухместном номере без удобств. Это не потому, что он не хотел дать нам удобства, а потому что в доме их просто не было. Все удобства существовали напротив, на другой стороне дворика, там же был и кран с умывальником, но мы были рады и этому. Прожили мы в этом номере с 16‑го по 19‑е (или 20‑е) июля, оплачивая за комнату вполне сносную цену – 2 рубля 30 копеек за сутки.
Кажется, в первый же день мы немного погуляли по Львову. Город нам очень понравился. Я таких красивых городов в стране ещё не встречал, ну, исключая быть может центр Ленинграда. Все многоэтажные безликие новостройки расположены вдалеке, за железной дорогой, и старого города нисколько не портят. Здесь в основном дома двух и трёхэтажные постройки XV‑го‑XVIII‑го столетий, украшенные лепниной, орнаментами, один не похож на другой и видом и, чуточку, цветом, они приятны на вид, и примыкают друг к другу, как в городе на Неве, создавая гармонично ансамбли. Впечатляет огромный костёл с витражами, мимо которого проезжали от вокзала в трамвае. К сожаленью костёл позаброшен, стёкла кое-где выбиты, двери крест накрест заколочены досками. Трамвайная линия – узкоколейка, и трамвайчики ловко вписываются в резкие повороты узеньких улиц, крытых брусчаткой или булыжником. Прелесть!
На другой день в центе видели мы ещё один костёл, тоже не действующий, в стене его была ниша, а в ней мраморная скульптура богоматери в человеческий рост. К ней изредка подходили прохожие, женщины пожилые, и, став на колени, целовали ступни её голых ног.
Удивительно, как это большевики не вытащили из ниши скульптуру?!
В один из дней пребывания в Львове я бродил по городу без Лены, ей нездоровилось. Поднялся на высокий холм, где в гуще старых деревьев виднелись остатки крепости короля Галицко-волынского государства Даниила, основавшего город, впервые упоминаемый в летописи в 1256 году, названный им в честь сына, Льва.
Рано утром 19-го июля, в день, назначенный для принесения присяги, мы были в Великих Мостах. Подходим к воинской части, к дому во дворе, огороженном зелёным штакетником. Спрашиваем у дежурного офицера Илью Платонова, он роется в списках и заявляет: «Такого здесь нет».
Мы ошарашены. «Как же здесь нет? Вот от него телеграмма…»
Офицер нас отсылает куда-то, где с большим трудом мы добивается ответа на свой вопрос: «Где же наш сын?» «Его перевели в Великий Берёзный[15]», – наконец узнаём. Великий Бёрезный – это уже Закарпатская область…
Возвращаемся во Львов с решимостью немедленно ехать в этот Великий Берёзный.
Но на вокзале нас ждёт новый удар. Когда я прошу у кассирши дать два билета до Великого Берёзного, она мне отказывает: «Это пограничная зона, билеты туда продаются только по пропускам».
Мы в полной растерянности. Где же нам пропуск взять? В Львове никто его нам не даст. В Ворошиловград, что ли, возвращаться за ним? Безвыходность полная…
Отсылаем Илье срочную телеграмму:
19-го 12 г. 00 х.
СР ЛЬВОВ ПОЧТ 1538 19 19/7 1150 =
СРОЧНАЯ ВЕЛИКИЙ БЕРЕЗНЫЙ ЗАКАРПАТСКОЙ ПОГРАНЧАСТЬ ПЛАТОНОВУ ИЛЬЕ ВЛАДИМИРОВИЧУ =
СРОЧНО ПО ДВАДЦАТОЕ ТЕЛЕГРАФИРУЙ НАМ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ВЫЗОВ ЛЬВОВ ГЛАВПОЧТАМТ ВОСТРЕБОВАНИЯ = ПЛАТОНОВЫ
Никакого ответа 20‑го на свою телеграмму мы не получили, но кто-то подсказывает нампуть к Илье: «А вы берите билет куда-нибудь за пограничную зону, поезд идёт вдоль границы, и в Великом Берёзном вы сойдёте». Сомнение, что в Великом Берёзном нас без пропуска могут не выпустить из вагона, нас гложет не долго. Иного выхода всё равно нет. Значит, рискнём!
Покупаем в другой кассе вокзала, чтобы не напороться на вчерашнюю кассиршу, которая могла нас запомнить, билеты то ли до Ужгорода, то ли до Солотвино, и садимся в отходящий поезд. Поезд пересекает границу Запорожской области за станцией Рава Русская, известной мне со времён Великой Отечественной войны по боям сорок первого года. Далее едем вдоль реки Уж по-над границей с Польшей. Красота изумительная: речка вьющаяся, зелёные горы, леса и голубое небо над ними.
Вот и Великий Берёзный. Сходим с поезда на перрон. Никто не спрашивает у нас пропусков, и мы отыскиваем учебную пограничную часть. Спрашиваем Илюшу. И нам его вызывают. Свиданье недолгое. Илья говорит, что принятие присяги здесь будет позднее и день её пока не определён. Неопределённо долго ждать мы не сможем, но дня два здесь побудем. Вечереет. Договариваемся, когда придти завтра.
Небольшая гостиница под вывеской "Черемша", находится неподалёку от части. В ней есть свободные номера, и мы за 3 рубля 60 копеек в сутки снимаем двухместный номер.
В первой половине дня следующего навещаем Илюшу. Ему разрешили часа два побыть с нами, но из части не отпустили.
Вторую половину дня гуляем в окрестностях. Выходим к речке. «Она и в самом деле вьётся как уж», – замечает Лена. Да, речка вьётся по-над горами, которые вздымаются сразу за речкой на том берегу. Вид изумительный. Как же разнообразно прекрасна наша природа! Мы в восхищении, но бедный язык мой не может восторга нашего передать.
Вижу, что Уж – река очень мелкая, в ней ясно обозначились перекаты. Сняв обувь, переходим вброд её, вода прозрачная – каждый камешек виден – нам по колена, нисколечко не холодная, как могло показаться сначала. Выходим на берег, поднимаемся в гору до самого леса. Оборачиваемся назад и снова ахаем от восторга. В той стороне, где остался наш Березный, равнина, за ней небольшие холмы, поля и пролески, посёлки и сёла, с опрятными двухэтажными домиками. Впрочем, с большой высоты при значительном уменьшении всюду дома, даже самые неприглядные, выглядят аккуратно, но здесь они и в самом деле такие. Ещё по дороге из Львова в Великие Мосты, проезжая мимо посёлков и сёл, мы с Леною удивлялись тому, что частные дома здесь добротны и все двухэтажные. В наших краях двухэтажные дома частникам строить не разрешали. Да и одноэтажные часто (в России особенно) были больше похожи на развалюхи. Народ там был беднее…
… Идём вверху вдоль реки и видим внизу по течению над нею висячий мост. Ну, мост не мост, просто узкая кладка, подвешенная на тросах высоко над рекой. К ней и спускаемся, чтобы по ней вернуться обратно. Вдоль кладки и с нею связанные через каждый почти метр или шаг натянуты тросы с обеих сторон. Держась за них, мы вступаем на кладку и шагаем по ней. Кладка начинает подрагивать, раскачиваться, и, когда мы доходим до середины её, это раскачивание приобретает полутораметровый размах. Или это так кажется. Лена страшно пугается – ещё бы, с такой высоты грохнуться вниз! В детстве я бы и сам испугался. Но сейчас рядом с любимой небывалое ощущение собственной силы приходит ко мне. Я Леночку успокаиваю – не знаю, насколько это мне удаётся – и, придерживая её, веду дальше по кладке.
Переправа закончена, усталые мы уходим в гостиницу.
Утром 22-го, простившись в части с Илюшей, уезжаем первым же поездом в Ужгород и там компостируем с доплатой билеты на местный поезд в один из вагонов "Ужгород-Москва", которые в Чопе цепляются к поезду "Прага-Москва", следующему в Москву через Киев.В Чопе мы вышли, прошлись по перрону и площади (пока наши вагоны ждали поезда из Праги), произвели так сказать "разведку боем", и она оказалась удачной, то есть мы беспрепятственно проникли за пределы вокзала, стало быть, и здесь можно сойти с приграничного поезда. Впечатлений от Чопа у меня никаких, ну разве то, что пути с пассажирскими составами ограждены от путей с составами грузовыми лёгкой металлической сеткой, на здании вокзала – мемориальные доски, на одной из них: «В 1944 году Чоп был освобождён бойцами Красной Армии при участии генерала армии Л. И. Брежнева». Конечно, для истории это клад…
Поскольку наши вагоны цеплялись к международному поезду, естественно, мы не могли ударить в грязь лицом: наши вагоны были того же класса, что и следующие из Праги. Да, наш вагон – обыкновенный мягкий купейный вагон, – но как разительно всё в нём отличается от нам привычных вагонов. Стены отделаны пластиком "под дерево", всё сияет чистотой изумительной, На окнах – белоснежные безупречно отутюженные крахмальные занавески с голубым фирменным знаком, сами окна плотно закрыты, но в коридоре и в мягком купе, где мы едем с Леной вдвоём, прохладно. Проводница предупреждающе поясняет: «В вагоне работает кондиционер. Окна открывать запрещается». Чудо! На улице духота, а у нас райская прохлада. В таком поезде едешь, не мучаясь, а наслаждаясь и отдыхая.
В купе на всех полках постланы заправленные постели, ближний к окну угол каждого покрывала отогнут, и под ним видны белоснежные крахмальные простыни. Чистота не только в купе, в коридоре, но и в туалетах безукоризненная. Стало быть, этого можно добиться, было б желание. Когда мне говорят, что у нас работают недобросовестно и спустя рукава потому, что работникам мало платят, я позволяю себе усомниться в этом. У Форда, рабочим в 1910-м, скажем, году платили не больше, чем нашим рабочим (в ценах, естественно, сопоставимых). Тут я квалифицированных рабочих имею в виду, о разнорабочих речь не идёт. И, тем не менее, фордовские рабочие трудились добросовестно, за недоброкачественную работу им не платили. При нашем же строе те, кто принимает работу, на качество смотрят сквозь пальцы, как на дело второстепенное. Главное сделать работу в срок или досрочно, за это и премия и награды. А как это сделано и то, что потом потребитель чуть ли не сразу начинает изделие (будь то автомашина, дом или нечто другое) ремонтировать, никого кроме этого потребителя не волнует.
… До полудня мы блаженствуем в дивной прохладе, столь непривычной в изнуряющую жару в душных родных поездах.
В Киеве мы с сожалением покидаем чудесный вагон и попадаем в смрад и толчею киевского вокзала. Билетов на ворошиловградский вечерний поезд нет, и я вынужден согласиться на общий вагон в поезде "Киев-Дебальцево". Из Дебальцево уже рукой подать до Ворошиловграда – как-нибудь доберёмся. Не поездом, так автобусом…
… Да, переход очень резкий. Из чистенького прохладного европейского поезда попасть в общий советский вагон. Мрачные коричневые стенки отсеков, такие же неприглядные голые полки. На нижней полке сидим по три человека, у одного есть плацкарта на вторую полку, и он вскоре залезает туда. Я вспоминаю юные годы и в сумерках забираюсь на узкую багажную полку под потолком, Лена ложится на полку внизу. Жарко, в вагоне не продохнуть, хотя окна приспущены, но в них на ходу лишь задувает горячий воздух снаружи. Тем не менее, ненадолго засыпаем. Прибываем в Дебальцево уже ночью. Выходим на перрон – и тут подходит поезд откуда-то на Ворошиловград, и мы уже снова в купейном вагоне, но не мягком, а жёстком, и без охлаждения воздуха, проводим остаток пути. Путешествие наше окончено. В итоге его телеграмма:
ТЕЛЕГРАМА
24-го 18 г. 33 х.
ВОРОШИЛОВГРАД 58/6801 16 24 1537 =
СЕРИЯ П ПГТ ВЕЛИКИЙ БЕРЁЗНЫЙ ЗАКАРПАТСКОЙ В/Ч 2142 У-8
ПЛАТОНОВУ ИЛЬЕ =
ПРИБЫЛИ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО = МАМА ПАПА –
… Возвратившись, начинаем с Леной регулярную переписку с Ильёй. Посылаю Илье интересные вырезки из газет. В продаже появились "Московские новости", цена их 10 коп. Другие газеты, кроме "Литературки", стоят по 3 копейки. Дешевле грибов…
Я приступаю к чтению лекций. В Ленинском "Знании" затишье, Лунёв в отпуске, и некому теперь бурчать по любому поводу на меня: «Вот твоего Илью поставить надо!»
Денег не перечисляют. Задолжали уже 125 рублей, причём боюсь, что 55 из них плакали, т.к. это долг прошлого года, который надо было покрыть премией за II‑й квартал, но Лунёв забыл меня премировать. В III‑м квартале такой возможности нет, обещают выплатить премию за IV‑й квартал, а больше 30 рублей дать они не могут, так что если не все 55, то 25 почти наверняка пропадут. А мне б они были не лишними. Впрочем, есть слабая надежда, что областная организация "Знание" может помочь, то есть и она премирует меня.
Поскольку Ленинский район мне ничего не даёт, выезжаю за счёт Артёмовского и Каменнобродского районов, их районные организации "Знания" усиленно приглашают меня. Как видно, лекторская "слава" моя вышла за пределы нашего района.
… Запомнилась мне одна из лекций перед жителями на агитплощадке на горе в Каменном Броде. Собственно не лекция, а то, что было после неё. Как часто бывает, после окончания лекции и ответов на вопросы, заданные по теме, люди обступили меня и заговорили о своих нуждах. Пожилой мужчина рассказал, что у него собственный дом, перед входом в который ступеньки и открытая небольшая площадка с навесом над нею. «И вот решил я из неё сделать небольшую верандочку, взял и остеклил её. И вдруг приходят ко мне из райисполкома и дают предписание веранду снести. Дом у меня во дворе за высоким забором, с улицы её и не видно, никому не мешает. Что делать, не знаю? Пока не сношу, но они мне штрафом грозят». Я пообещал ему, что зайду в райисполком, попытаюсь их убедить дуростью не заниматься.
На другой день, занеся путёвку в "Знание", я зашёл в отдел, который ведал строительными делами. Рассказал заведующему о дурацком предписании, но тот, к удивлению моему, не возмутился вместе со мною, а стал защищать решение о сносе веранды. «Но ведь крыльцо с площадкой существует, почему же эту площадку хозяин дома не может огородить, застеклить?»
– Не положено, – отвечает чинуша.
Это взрывает меня: «Что не положено?! Что же хозяин в своём доме ничего сделать не может? Может, вы ещё будете указывать ему, как в комнатах мебель расставить, или как садиться на унитаз: задом наперёд или передом назад?[16]» На прощание обещаю, что об этом возмутительном случае я в обкоме партии доложу. Это конечно пустая угроза, но на чиновника может подействовать. К сожалению, мне не пришлось больше читать лекций на склоне Камброда вверху, и я не знаю, как решилась судьба полутораметровой веранды.
... А в стране новая катастрофа. 7‑го августа на железнодорожной станции Каменская (в то время Юго-Восточной, ныне Северо-Кавказской железной дороги) грузовой состав на скорости 100 км/час врезался в хвост пассажирского поезда Ростов — Москва. 106 человек погибли на месте, один – при ликвидации последствий крушения поездов. Горбачёв выражает соболезнование семьям погибших и всем пострадавшим. Даёт, даёт гласность некоторые плоды. Прежде руководители никаких соболезнований не выражали. Сейчас же после публичного неодобрения их равнодушия, своё поведение изменили. Подействовало!
Да, приносит плоды свои гласность, Газеты, журналы пишут о наших делах и о прошлом смелее, хотя и не трогают времён ранее тридцатого года. Мы возвращаемся, как когда-то Хрущёв, к "ленинским нормам" в жизни, полагая, что тогда-то в партии и стране было всё хорошо. Это ложь, но в неё мы пока верим.
Мы бездумно верим, что наступают новые времена, что мрачное прошлое уходит от нас безвозвратно, но умные люди смотрят на это иначе:
Товарищ, верь, пройдет она,
Так называемая гласность.
И вот тогда госбезопасность
Припомнит наши имена.
К несчастью для России слова эти в начале нового тысячелетия оправдались, хотя и не полностью, гласность в само деле задушена, но имена не стали припоминать, госбезопасность удовлетворилась приходом к безраздельной власти в стране.
… Таня взяла билеты на десятое (в Москву на консультацию), но Дима (уже первого августа из Тихвина) сообщил, что попытается переоформить их на 5‑е, 6‑е до Ворошиловграда через Москву (с остановкой там на один день). Далее думают ехать в Алушту. Не знаю, выйдет ли у него что. С билетами – кошмар. Он просил меня взять Тане обратно билет на самолёт на 15‑е–16‑е (ей надо сдавать экзамены в медучилище), так я в качестве инвалида еле сумел то ли на 15‑е, то ли на 17‑е достать.
Ждём их девятого-двенадцатого, в зависимости от того, когда они выедут.
… Неудача постигает меня с цветными старыми киноплёнками. Я как-то не сумел их во время проявить, а потом просто о них позабыл, и они много лет пролежали в кассетах. Перед отъездом к Илюше я вспомнил о них и сдал на проявку в Дом быта, – там неплохо проявляли плёнки в машине, – почти ни на что не надеясь. Сразу же по приезде я проявленные киноплёнки забрал. Увы, мои худшие опасения оправдались: полная прозрачность, всё погибло. Правда, на 3-х плёнках кое-где сохранилось изображение в голубом цвете, Димочка маленький бегает, и Илья на секунду мелькнул запеленатый у мамы на руках. Но общее качество – невозможное. Хорошо вышло то, что было синего цвета (штаны, свитер, синяки под глазами) или то, что достаточно содержало его в себе (в качестве дополнительного), всё же остальное – полупрозрачное, едва угадываемое, бесплотное, бестелесное. Горько переживаю, будто потерял что-то очень для меня дорогое. Действительно: потеряна память. А что может быть дороже её?
А 9-го августа около полуночи неожиданно ввалились Дима с Таней. Ждали мы их числа 12, хотя Дима и говорил о возможности более раннего приезда. Впрочем, мама в душе ждала раньше.
Дима с Таней, как поминал, собирались далее погостить у тёти Наташи в Алуште, но тётя сообщила письмом, что они все очень разболелись: «...клизмы, Дуня – параша, в доме грязь, лоджия запущена, сил нет навести порядок, побелить. И рада бы принять Диму с женой, да нет сил. Свежему человеку будет тягостно смотреть на этот "оазис". Хочется, чтобы у них осталось хорошее впечатление от посещения Алушты, а его нет».
По пути к нам Дима с Таней заезжали в Онкологический центр Академии медицинских наук СССР. «Нас там приняли очень хорошо, – писал Дима в письме к Илюше, – особенно когда я показал бумагу с резолюцией зам министра здравоохранения РСФСР[17]. В октябре надо будет съездить в Москву сдать специальный анализ крови на вирусы…»
… В будущем году Дима заканчивает учение в университете, и пришла пора озаботиться, как обстоят дела с его направлением на работу Дело в том, что ещё в январе Диме стало известно, что в конце осени в ЛГУ намечается предварительное распределение на работу будущих выпускников. Диме в деканате напомнили, что это его не касается, что он должен получать назначение на работу в Харьковском университете, по направлению которого он прибыл в Ленинград на учёбу.
Четыре года назад, когда Диму из Харькова целевым назначением по разнарядке Минвуза УССР направляли в ЛГУ на учение, его предупредили при выдаче ему сопроводительных документов, что он закреплён за кафедрой политэкономии Ворошиловградского машиностроительного института и поэтому, несмотря на обучение в Ленинграде, он будет направлен на работу Харьковским университетом именно в этот институт.
Сразу же по окончании зимней сессии на каникулах он заехал в Харьков уточнить, как обстоят дела с его будущим направлением на работу. Но ни в деканате экономического факультета, ни на кафедре политической экономии ничего определённого ему не сказали. Да, помнили, что была такая разнарядка, но действительна ли она сейчас, кто и как будет производить распределение, не знали.
Приехав в Ворошиловград, он зашёл на кафедру политэкономии машиностроительного института, но там ему ответил, что они в составлении разнарядок участия не принимали, заявок на преподавателей не давали, всем этим занимался обком партии.
В отделе науки и учебных заведений обкома помнили о разнарядке, но, как объяснили, доведена была она до обкома Минвузом Украинской ССР через ЦК Компартии Украины, а куда Диму будут распределять неизвестно.
Оставалось только догадываться, что это делать будет Минвуз Украины.
В связи с этим мы с Димой сочинили, изложив всё изложенное выше, и четырнадцатого августа отравили письмо министру высшего и среднего специального образования Украинской ССР Даниленко письмо с вопросом, где и как будет решаться вопрос о его направлении на работу по окончании университета.
Изъявив готовность работать там, куда Минвуз сочтёт целесообразным его направить, Дима, тем не менее, написал, что работа в Ворошиловграде для него предпочтительнее, так как тут у него есть жильё.
В тот же день Уманский, с которым я предварительно переговорил, подписал и отправил в Минвуз заявку Украинского филиала НИИТруда на Диму. Аналогичный запрос на молодого специалиста на всякий случай Уманский посылает на имя ректоров университетов в Ленинграде и Харькове.
Пятнадцатого или семнадцатого августа Таня улетела домой, Дима на короткое время остался. Перед этим я возил их на "Волге", что прислали за мной, на свою лекцию, представив их как практикантов, желающих послушать "лекционного зубра". Лекцию я был должен читать работникам мостопоезда за селом Станично-Луганское, к нему нас и везли. По дороге я показывал Тане окрестности. Выкатив из восточных кварталов, левее которых слева внизу осталось село Вюргунка в садах, слившееся с городом, мы промчались по хорошему шоссе мимо полей, на которых желтела неубранная ещё кукуруза, проехали мостом через Северский Донец, миновали Станично-Луганское и ещё минут двадцать ехали по пыльной дороге, по сторонам которой чахли под горячим солнцем серые от пыли акации.
Остановились мы возле какой-то реки у высокого большого ангара, собранного из стальных ажурных конструкций, крыша и стены которого были обшиты листами гофрированного серого шифера. У входа в ангар было оставлено свободным большое пространство, далее по ангару расставлены станки: токарные, сверлильные, фрезерные, долбёжные, точила, сварочные аппараты. У одной из стен аккуратно сложены рельсы, двутавры, швеллеры уголки, На свободной площадке быстро собрались все работники мостопоезда, человек около ста. Слушали они меня стоя, я говорил, медленно расхаживая перед ними. По собственному ощущению и по реакции слушателей, я выступил хорошо.
Зная, что еду к мостостроителям, я ещё дома положил в портфель два полиэтиленовых пакета в надежде разжиться хорошим цементом, нужным мне, не знаю уж для чего. По окончании лекции я спросил у мастера, не дадут ли они мне немного цемента марки 500. «А во что его брать у вас есть?» – спросил мастер. Я достал из портфеля оба пакета, он их взял и ушёл. Вернулся он через минуту и со словами: «Цемент марки 1000», – вручил мне пакеты, до верху наполненные цементом, так что я еле втиснул их в свой объёмистый портфель, в котором когда-то носил мясо от заведующей обкомовской столовой. Поблагодарив его, я с ребятами уселся в автомобиль, и мы покатили в Ворошиловград. В машине я поинтересовался мнением Димы и Тани, они сказали, что лекция им очень понравилось. В самом ли деле, не знаю. Похвала людей зависимых может быть просто лестью…
В августе я закончил цикл лекций на заводе Якубовского и зашёл в Артёмовский райком сдать путёвки. Там меня порадовали, с большой похвалой отзывались о моей лекции у геологоразведчиков (в здании на Советской, у рабочего с факелом), прочитанную недели две назад. «Знаете, они у нас очень требовательные, почти всегда недовольны, а тут благодарили за лектора, говорили: "Спасибо!"». Лестно, конечно.
Я совсем замотался по предприятиям с лекциями: международников не хватает (время отпусков), в иные дни приходится выступать в трёх местах – от Рейгана только клочья летят, но, увы, ему на это плевать.
… Что-то с перестройкой неладное, вместо улучшения жизни всё становится хуже, разве кроме гласности только. Самое элементарное исчезает: в аптеках, например, нет даже спирта, на котором надо готовить лекарства; еле нашли аптеку, где есть спирт – так там нет кристаллического йода, тоже нужного для
Только лекторская работа в подобных делах иногда выручает. Вот, читал лекцию на областном аптечном складе и выпросил пару пачек ромашки, разумеется, за наличный расчёт. Так же бывает и в магазинах, и в мастерских, покупаю, заказываю, что нужно.
… Прочёл "Котлован" Андрея Платонова в шестой книжке "Нового мира". Превосходно показана убогая серость, бездуховность, мёртвая машинность нашей жизни. Что ни фраза – не в бровь, а в глаз! А написано это было в 29-30 гг. Хватаешься за живот – до чего метко! Хотя, вообще-то говоря, это трагедия, это боль. Какой-нибудь безмозглый сталинист скажет, что это пародия на социализм, на наш строй. Но я то знаю, что это не пародия, а слепок с реальной жизни, которую, увы, наши вожди превратили в пародию на социализм.
В "Правде" опубликованы выдержки из ленинской работы "Государство и революция". И какими же бичующими нынешнее наше состояние кажутся ленинские мысли о социалистической демократии[18]. "Верные ленинцы" никогда таковыми не были, они извратили ленинизм.
… Во дворе провалился погреб, задние четыре отсека. Там потолок был не железобетонный, как у нас, а дощатый. Доски сгнили – и яма! Собираю домкомом, решаем, что делать. Нужно 800 рублей, двое владельцев готовы внести по 200 рублей, а двое не хотят. И не желают отдавать погреба другим, которые могут внести деньги. Начнём применять насилие… Или… отсечём завал – и пусть будут без погребов.
Провёл ещё одно заседание домкома по ремонту погреба. Решили попробовать отремонтировать его при минимальных затратах, пользуясь старыми связями в угольных объединениях (бывших трестах и комбинатах). Распределил всем поручения. Народ мотается, а я наблюдаю: главное дело чётко организовать. Достали рельсы, бесплатно (выписали и привезли их из Кадиевки, то бишь Стаханова), порезали пополам на балки, наняли строителей, которые обнажили четыре аварийных погреба и уже начали укладывать рельсы. Тут – как манна небесная – ЖЭК привёз железобетонные шахтные затяжки. Мои расторопные люди тут же явочным порядком израсходовали их для перекрытия между рельсами. Начальник ЖЭКа было хотел поднять вопёж, но мы его убедили, что всё, что на пользу народу – хорошо.
… С сентября возобновляю лекторскую деятельность в ИПК, там меня огорошила новость. Женя Васильев защитил докторскую диссертацию и уехал в Харьков, где жили его родители, и куда он, оказывается, давно мечтал перебраться. Что диссертацию он собирается защищать – это я знал, но то, что он покинул нас, новость для меня неприятная. Жили мы с ним душа в душу. На его место назначен или избран некто, ранее преподававший в машиностроительном институте, личность абсолютно бесцветная и трусливая. Полстянкин за глаза его иначе, чем дристун, и не звал. Он запомнился только тем, что всех нас на кафедре задолбал, заставляя нас после каждого Пленума ЦК КПСС переписывать свои учебные планы, вносить в них проработку со слушателями решений ЦК. Такого испуга и нескрываемого подобострастия перед партийными органами, я ещё не встречал.
… Я совсем завертелся, идут сплошные лекции. Неожиданно вошёл в форму. С блеском прочитал в один день лекции о проблемах разоружения в обувном объединении (а, согласитесь, что оживить эту заезженную тему не так то легко) и о событиях на Среднем Востоке (Иран, Ирак, Персидский залив, Афганистан) в отделе главного конструктора на заводе электронного машиностроения. Люди подходили, благодарили, говорили, что было очень интересно, приглашали ещё. Приятно. Хотя сам не могу заранее предсказать, как пройдёт выступление. Недаром медики говорят обо мне: эмоционально неустойчив.
Ещё одна забота: надо ложиться в больницу в связи с очередной комиссией. Ещё в январе предупредили, что иначе не имеют права продлевать мне инвалидность. Пытаюсь заменить стационарное лечение амбулаторным илу полуамбулаторным, чтобы ночевать дома, но не знаю, согласятся ли. Если заставят лечь, то сделаю это в ноябре. В октябре после введения льготного тарифа на транспорте намереваюсь на денёк заглянуть к Илюше.
… Получили письмо от Илюши, в котором он просит купить ему офицерскую рубашку защитного цвета, не объясняя, зачем такая рубашка ему нужна ему. А я, как нарочно, только что из Дома офицеров ВВВАУШ, читал там лекцию. Вроде прошла ничего. Теперь придётся воспользоваться знакомством с замполитом училища и попытаться купить Илье рубашку в военторговском магазине ВВВАУШ.
Однако обстоятельства с покупкой сложились ещё благоприятнее для меня. Это как чудо! Мне заказана срочная лекция в военторге Каменнобродского района. С лекцией выступил хорошо, и, принимая благодарности, попросил продать офицерскую рубашку для сына. Тут же мне и принесли защитную рубашку нужного размера с лычками на плечах для погон, и вдобавок галстук защитного цвета. Я заплатил за покупку и на другой день, кажется, отправил Илюше посылку.
… Сейчас печатаю и негодую на Димку! В письмах Илье он иронизирует по поводу наших дел и высказываний. Часто перевирает, окарикатуривает меня. Вот образцы:
«Вообще наша квартира всегда находилась в самой гуще мировых событий, а по образу мысли всегда опережала самые прогрессивные идеи, которые рождались у человечества. Например, сегодня мама, вовлечённая в политическую дискуссию на все темы сразу, стоя у плиты, сказала, что социализм, очевидно, такой же переходной строй к коммунизму[19], как и капитализм. Что это значит, я не сообразил, но без сомнения будь эта идея развита, она вошла бы в сокровищницу мировой политической мысли.
Так что у нас, слава богу, ничего не изменилось. По-прежнему можно услышать иногда дикий крик: "Бей его, гада! А-а-ааа!" – и грохот ног – это папа топчет таракана. А на твоём столе, открывать который мне папа запретил под страхом смерти через защекотание, по-прежнему под стеклом лежит вырезка-плакат "Товарищ Ленин очищает землю от нечисти", и картинки с кусочками далёких миров.
Как обычно в 2100 мы смотрим программу "Время", а в 2140 папа кричит: "Лена!!! Тушите свет, ради бога! Мне завтра на лекцию в 6 утра", – а потом ложится и читает журналы до полуночи[20]».
Видимо, это письмо вызвало у Илюши вопрос на самую для нас "злободневную" тему: «Не появились ли в нашей квартире тараканы? Или мы их так выбили, что они навсегда покинули эти места?»
На его вопрос о "пришельцах" отвечаю, что удар, нанесённый им нашими общими усилиями, был смертельным. Своих "пришельцев" нет. Но с лета иногда, в среднем один раз в месяц, забредает какой-либо "инопланетянин". Но мы с мамой бдительны. Мгновенно уничтожаем его, чтобы он не сумел основать свою колонию на нашей "планете". И воцаряется покой. Через месяц снова вдруг обнаруживаем внушительных размеров "разведчика" (несовершеннолетних, видимо, в разведку не посылают). Снова молниеносный удар – и опять тишь. К сожалению, перекрыть все пути доступа в квартиру не можем. Летом иногда видел с кухонного балкона, как какой-либо нехристь по наружной стене шествует к нам. Тут ему и приходит конец.
… Интерес к печати сейчас чрезвычайный, в магазине Союзпечати, что в нашем доме, небывалые очереди. Я по утрам туда бегал за "Московскими новостями" и "Огоньком". Сейчас перестал. Если летом я приходил к 7 часам, и мне ещё доставалось, то теперь обезумевшие люди занимают очередь в 530, а я, хотя и хожу рядом с ними (обезумевшими), до такого идиотизма ещё не дошёл. Материалы в "Московских новостях", слов нет, бывают очень интересные; может быть, сумею читать их на английском языке в "Moscownews". Беда в том, что мой перевод не тождествен русскому оригиналу. Смысл тот, а все фразы иные.
На будущий год выписываю "Новый мир", "Дружбу народов", "Знамя", из газет: "Советскую Россию", "Московскую правду", "Красную звезду". Для начала на полгода, а там продлю.
У меня было намерение приехать к Илюше в промежутке между 18‑м и 28‑м октября (так как мои изверги из ВТЭК заставляют меня ложиться в больницу не позднее ноября), в этом промежутке я и выехал в Чоп, не дождавшись вызова от Ильи. Добирался я туда через Львов, а как дальше – не помню. Только знаю, что никакого пропуска в погранзону у меня не было. Оставив чемодан в камере хранения на вокзале, я отыскал часть и у часового у проходной попросил вызвать Илью Платонова, но вместо Ильи ко мне вышел майор и сказал, что Илья в госпитале в Львове. Вот тебе на! «А что с ним случилось?» «Заболел?» «Чем же?» «А чем он у вас дома болел?» Я недоумённо пожал плечами: «Да вроде ничем». Майор мне на это ничего не ответил. А я и не вспомнил о парапроктите, который был у него, и тотчас выехал во Львов, благо поездов было много.
В госпитале я свиделся с Илюшей, он отослал нам 12‑го письмо, где извещал, что его кладут в госпиталь, и просил поездку мою отложить, но, как уже стало привычным для нас, письмо опоздало. Ничего в Львове в этот раз я не запомнил. Но из своего письма Илье сейчас выудил, как уезжал из Львова обратно.
Сел я в свой тринадцатый вагон (в тот, что после двенадцатого, а не в тот, что перед четырнадцатым)[21]и минут через пять почувствовал, что изнутри покрываюсь изморозью – вагон не топится. Но это меня сразу не обеспокоило, думаю: поедем, <проводница> начнёт топить (кстати, так было и при выезде из Ворошиловграда). Не торопясь, выкладываю свои вещи из чемоданов, а тем временем попутчица приходит и говорит: «Вагон вообще до Ворошиловграда топить не будут».
Представь моё состояние – 33 часа до Ворошиловграда (буду я в явочном порядке называть его дальше Луганск) в промёрзшем вагоне, будучи простуженным (сквозняки в госпитале меня совсем-таки доконали).
Быстрёхонько надеваю шляпу, набрасываю пальто и бегу к проводнице, которая пока ещё на перроне производит посадку в вагон. Она слух подтверждает: «Да, вагон повреждён ещё с Луганска, и отапливаться не будет». Я было пытался вставить словечко о недопустимости цеплять неисправные вагоны… но, разве она виновата…
Узнав, где начальник поезда (в 9-м вагоне), я помчался к нему. «Как же так, – умеренно возмутился я, – к поезду цепляют аварийные вагоны и продают в них билеты? Это же запрещено!» «Но что я могу поделать, – оправдывается начальник, – если вагон из Луганска и его здесь никто не отцепит». «Но вы понимаете, что будет со мной, инвалидом, после 33‑х часов езды в таком вагоне, тем более что вторых одеял в нём нет?» Вместо ответа он спрашивает: «Вы один едете?» «Да». «Лёша, – говорит он проводнику девятого вагона, – сейчас товарищ принесёт вещи – отдашь ему 13‑ю полку в 4‑м купе».
«Спасибо», – сказал я и опрометью кинулся в свой вагон. Комом запихнув <в чемодан> разбросанные уже вещи, я примчался на назначенное мне место и в тепле доехал до Луганска вполне живым[22], но не вполне здоровым. Здесь уже Лена принялась отхаживать меня.
Кстати, в моё отсутствие она объявила "Великий пост", истратив на питание полтора рубля за неделю. Это, по-моему, мировой рекорд и подлежит регистрации в книге Гиннеса.
Четвёртого ноября в 1600 нам позвонили в дверь и вручили телеграмму:
УМЕР ДЯДЯ ЧЕТВЁРТОГО = КРИВЕНКО
Я тут же набрал Алушту, переговорил с тётей Наташей и пообещал постараться приехать (похороны были назначены на 1300 6-го ноября). Трудность заключалась в том, что телеграмма не была заверена врачом и печатью, а без этого её никто во внимание не принимает. Дело же было под праздники, с билетами как всегда, невозможное дело. Правда, на самолёт ещё были, но самолёты летают от нас 3 раза в неделю. 4-го уже улетел, а 6-го я уже опаздывал на похороны.
Слава богу, помог обкомпарт. Что бы я вообще без него делал? Заказали мне билет на поезд (всегда держат бронь почти до отхода поезда, т. е. до начала посадки), и в 19 часов я уехал. На следующий день примерно в 1430 я подходил к дому № 6, около которого разворачивался катафалк (я ещё подумал: неужели тётя напутала, и будут хоронить сегодня – хорошо, что успел).
Миновал автобус с чёрной полосой, навстречу бежит женщина в белом халате, пролетает мимо меня, а я через пару шагов соображаю, что облик лица женщины похож очень на тётин. Оборачиваюсь, окликаю: «Тётя Наташа!» Она тоже поворачивается: «Володя, а я тебя и не узнала!» Впрочем, меня, наверное, и не легко было узнать: недели три уже не брился (нет "флорены"[23], нет лезвий).
Оказалось, что ещё не похороны, а привезли гроб. Шофёр не подумал и заранее не развернул катафалк. А прохода между деревьями и машиной почти, что и нет, пришлось шофёру помочь, идя по бордюру, боком протащить крышку и гроб. Кое-как втроём переложили дядю Ваню с кровати в его последнюю домовину, а на следующий день и похоронили его на новом кладбище от Алушты в нескольких километрах в сторону Судака. День был солнечный, тёплый, хороший, под нами внизу кипарисы, дубки, синее море плещется – вид замечательный. Впрочем, ему это было уже всё равно.
Народу собралось на похороны человек тридцать, а так как поминки после похорон были безалкогольными (иначе заказ на поминальный обед в столовой не принимали[24]), то большинство мужчин на обратном пути "испарились", да и женщины многие потерялись, исчезли. И было на поминках нас девять всего человек.
После похорон разбирали документы. Проверили дядины карточки спортлото. Штук пятнадцать, наверное. Тётя сказала, что дяде часто везло на выигрыши от сотни рублей до трёхсот. Так что на дядину удачу надеялись, но выигрыша не было.
Тётя Наташа рассказала, как умер дядя Ваня. Всё последнее время он чувствовал себя очень хорошо. Ему удалось достать импортное дорогое (и хорошее) лекарство от мучившей его аденомы (опухоли) простаты (предстательной железы). Дядя прошёл курс лечения (один укол в неделю в течение 2-х месяцев) – и все неприятности с железой у него прекратились. Он даже песни стал распевать[25].
Утром 4-го ноября он решил искупаться[26] перед партсобранием в домоуправлении. Они купаются так: сидит дядя на скамеечке в ванне, а тётя Наташа из ковшика горячей водой поливает. Потом тётя Наташа нагнулась, а дядя Ваня стал тереть мочалкой ноги. Вдруг, видит она, мочалка из руки дяди выпала, и рука бессильно опустилась.
«Что, Ваня, устал? – говорит она, не поднимая глаз, – ну отдохни, а я тебе пока вторую ногу сама помою». Вымыла она ему ногу и говорит: «Ну что, отдохнул?» – и поднимает голову. А Иван Павлович – без движения, откинувшись на край ванны и закрыв глаза.
Она его тормошить – никакого проку. Тут она вызвала скорую помощь. Та приехала через 7 минут. Осмотрели и говорят: «Мы уже бессильны чем-либо помочь».
«Да нет, – возражает тётя Наташа, – вы ему укол сделайте, он просто потерял сознание». «Да, – согласился врач, – он действительно без сознания, только в сознание он теперь уже никогда не придёт».
Лёгкая смерть. Ходил до последней минуты и умер, ни охнув, ни ойкнув.
О поминках я уже поминал. Как часто бывает, рядом с трагичным тут шло и смешное.
Стала тётя Наташа заказывать пирожки на 12‑е число (9 дней), звонит то в одно, то в другое место, а там дают всё новые и новые телефоны, пересылают из одной организации в другую.
Наконец, вышла она на пирожковый цех и говорит: «Это звонят вам от покойника (при этих словах я не мог удержаться, не хмыкнуть, про себя, разумеется, надо же: "звонят от покойника"). Нам надо заказать 50 пирожков…»
Там тоже отказались. Я тётю Наташу успокаиваю: «Всё устроится. Это вы их напугали. Сказали: от покойника».
Как-то с заказом пирожков устроилось…
Пробыл я там до 9‑го ноября, утром сходил с тётей в горсобес, оформили все документы. Ей выплатят две пенсии (298) рублей, и льготами как вдова инвалида войны она будет пользоваться.
Я бы побыл с тётей Наташей и больше, но срочно надо в больницу ложиться, а перед этим зубы доделать. Не знаю, какие будут протезы, а коронки дерьмовые сделали: один зуб под коронкой уже дней 10 ноет, а вчера заныл и под второй коронкой. Сделали рентген – ничего. Видно не совсем закрыли опиленное, может быть на ничтожную долю миллиметра. Вот беда! И снимать коронки – трагедия[27]. И не снимать – тоже мучения. Да к тому же, если есть щель между металлом и эмалью, то микробы вгрызутся в зубную кость и всё равно покончат с этими зубами. Вот такие у нас специалисты. В "Вечернем Киеве", который купил проездом в Киеве от Ильи, прямо написано, если после того, как надели коронку, зуб болит – это брак в работе протезиста.
… В сентябре вновь обострились отношения Ельцина с Горбачёвым. Предложения Ельцина по ускорению реформ осталось без ответа Генерального секретаря.
На октябрьском пленуме ЦК КПСС Ельцин взял слово и заявил, что существует серьёзная угроза перестройке, чему способствует и зарождающийся "культ личности Горбачева", и просил вывести его из Политбюро.
Пленум признал это выступление "политически ошибочным" и рекомендовал очередному пленуму МГК рассмотреть вопрос о целесообразности пребывания Ельцина в должности первого секретаря МГК. Вероятно, генсек усмотрел в его намерении по выходе из Политбюро переход в открытую оппозицию во главе московской организации КПСС. Уже в ноябре пленум МГК послушно принял нужное Горбачеву "решение по Ельцину". На пленуме Ельцин лепетал что-то невнятное в своё оправдание, и вызвал у нас с Леной недоумение, то ли он пьян и дурак, то ли в газете его выступление исказили. Словом, поведение Ельцина отставило нехороший осадок. Я стразу же написал возмущённые письма в ЦК и в "Правду", с просьбой честно ответить, был Ельцин пьян или газеты слова его извратили. Ответа, конечно, не получил.
Пришлось мириться с тем, что Ельцин, по всему, человек недалёкий, но хотелось верить, что он всё же человек честный, порядочный. А уже это неплохо. Умных советников бы только ему подыскать. Словом, симпатии наши к Ельцину сохранились, но и не без неприятного привкуса, который за последующими событиями как-то забылся.
Горбачёв же всем нам до чёртиков надоел своим словоблудием и бездействием. Вначале радовало то, что он говорит не по бумажке, но это быстро прошло. Слушаешь, слушаешь его длинные нудные речи и не можешь понять, к чему же он клонит. Смысла в словах его выудить было нельзя…
Вот такие два лидера у нас появились, и тот и другой с червоточинкой. Не мы их выбирали…
В декабре, накануне предстоящей комиссии (из-за похорон дяди, видимо, задержался), я начал ходить в дневной стационар к Траяну. Начав лечение, я вскоре почувствовал себя свежим и бодрым, тяготившие меня боли в сердце исчезли. Посему я без возражений принял предложение сыграть роль деда Мороза 2‑го января на встрече Нового года в лечебнице.
Но это уже за пределами этого года.
[1] Орган Ельцина то есть.
[2] Естественно, мы не знали тогда, что делалось это лишь напоказ. На самом деле Ельцин сохранил и персональную машину, и кремлёвскую поликлинику чаще, чем районную посещал…
[3] Партком и завком завода в единый день каждого месяца приглашали лекторов выступать в цехах с лекциями на различные темы.
[4] Горбачёв тут подленькую душу свою показал, не говоря о Язове, генерале, бывшим министром обороны тогда.
[5] А в Морфлоте трёхлетний.
[6] Всё так же с позиций восхваления нашего социализма писали о государственных деятелях, расстрелянных в годы правления Сталина, старательно обходя преступления Ленинской диктатуры, оставляя о них нас в полном неведении.
[7] Воспаление мышечной ткани, окружающей прямую кишку.
[8] Илюша потом рассказал, что его изумил салатный цвет холодильника – думал, что бывают они только белыми. Я тоже в Союзе даже у приличных начальников иных не встречал.
[9] Так называли в просторечии представителей воинских частей, отбиравших призывников для службы в своих частях.
[10] Кстати, единственным во всю жизнь у меня, купленным вскорости после свадьбы, и оставленным, чтобы с ним не таскаться, в 2003‑м году в Петербурге у Димы в шкафу.
[11] По казённому: у которого наш дом был на балансе.
[12] Хотя выражение это безграмотно. Не лежать же на нём меня приглашали. Правильнее было б сказать: «… на заседание за круглым столом», или хотя бы «за круглый стол».
[13] По-украински Великiх (Вэлыких) значит: Больших.
[14] Ну что бы делал я без обкома!
[15] Илюша письмом известил нас о своём переводе телеграммой, но она нас не застала, 15‑го числа мы уже выехали.
[16] В общем-то, это одно и то же. Я имел в виду: задом назад или задом наперёд, но вырвалось иначе, однако чиновник понял как надо.
[17] Это всё результат моего письма к Чазову, о чём Дима, как водится, позабыл.
[18] Как же медленно выкарабкивался я из сетей ленинской лжи, опутавшей нас с детских пелёнок. Ленинские нормы! Ленин и демократия! Просто смешно. Двадцать лет спустя видится, до чего же наивно мы мыслили.
[19] Коммунизм с момента встречи с мамой был признан нами обоими практически невозможным, так как потребности человечков безграничны, а природные ресурсы весьма ограничены. Если же формулу изменить на «Каждый по способностям, – каждому по разумным потребностям», то кто и как разумные потребности будет определять? Тут возможен и произвол – это уже не коммунизм. Так что мама сказала, очевидно, нечто другое.
[20]"Бей его, гада! А-а-ааа!" и "Лена!!! Тушите свет, ради бога! Мне завтра на лекцию в 6 утра" – это уже чистый вымысел.Вся переписка попала случайно мне в руки в 2000‑м году. Чужих писем принципиально я не читаю, но тут дело прошлое, почти что история, и я переписку с Ильёй-пограничником решил для истории сохранить, отпечатать. Естественно, попутно читал, что печатал.
[21] Очевидно, в поезде было два двенадцатых вагона.
[22] А ещё говорят, что 13 число несчастливое! Впрочем, как посмотреть, прежний-то вагон был тоже 13‑й.
[23] Мыльный крем для бритья из ГДР, очень пенящийся в отличие от наших, отечественных.
[24] Антиалкогольная кампания продолжалась.
[25] Что я делаю постоянно, когда у меня не плачевное состояние.
[26] Перед партийным собранием в ЖЭКе, оно у них бывает с утра.
[27] Опыт есть. Зубы у меня выдёргиваются вместе с коронками, когда разрезанные коронки сдирают с зубов.
