1991 год
Мятеж не может окончиться удачей,
в противном случае его зовут иначе.
В восемь утра двенадцатого числа месяца января телевидение показало, как армейская часть при поддержке танков штурмует, занятый жителями Вильнюса телецентр, есть убитые. Я до крайности возмущён этим деянием Горбачёва. Прибалтийские республики надобно отпустить в результате переговоров и на условиях этими переговорами выработанными, не удерживать их силой, если они того не хотят.
Тут же достав два листа ватмана, годы, словно дожидаясь этого случая, хранившихся у меня в подвале, я пишу большим плакатным пером крупно на одном: "РУКИ ПРОЧЬ ОТ ЛИТВЫ!", на другом – "КГБ и КПСС – ПРЕСТУПНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ!"[1]. Связав оба листа шпагатом, я надеваю пальто, всовываю голову между листами, так что один оказывается на груди, другой – на спине, и выхожу с авоськой в "Ворошиловградский" гастроном за кефиром. Прохожу мимо школы и мимо домов – никто на меня не обращает внимания. Я храбро иду, а вообще-то мне страшновато, жутко чуточки идти одному, без поддержки. В магазине подхожу к ящикам с кефиром, вытаскиваю оттуда две бутылки, и в этот момент какой-то мордатый, берущий кефир с другой стороны, протягивает руку ко мне с намерением сорвать плакаты с меня. Я в ярости ору на него: «Ты посмел поднять руку на русского офицера! Да я тебя…», – и замахиваюсь бутылкой с кефиром.
Этот мордатый плотный сильный мужчина, мог бы из меня сделать котлету, но он в страхе отшатывается (вид у меня, вероятно, был устрашающ) и исчезает в толпе.
Я выхожу на улицу, перехожу через дорогу, иду к обкому партии. Прохожие снуют мимо меня, но хотя бы один повернул голову в мою сторону. «Чёрт возьми, можно подумать, что они каждый день видят протестующих с плакатами!»
Собственно, делать мне больше нечего, я снимаю плакаты с себя и вешаю на голую ветвь одного из каштанов, растущих напротив обкома… Протест мой закончен.
… и никем не услышан.
Ну и бог с вами!
Придя домой, я снова спустился в подвал, достал там флаг Литовской республики (как-то после демонстрации флаги всех союзных республик занесли на время ко мне на Третью Донецкую, да так и не забрали; вместе со всем содержимым подвала они перекочевали оттуда в подвал на Красную площадь и, как видите, пригодились).
Флаг этот, прикрепив к древку его красную и (траурную) чёрную ленты, я вывесил на балконе, выходящем на улицу. Из зданий областного и городского управлений МВД, что наискось от нашего дома, флаг был виден. Об этом я не подумал.
Вскоре у меня зазвонил телефон. Я снял трубку. Незнакомый голос, представившийся майором из управления МВД (неважно какого) и назвавший должность свою, сказал:
– Владимир Стефанович, я прошу вас снять флаг с балкона.
– А почему? – спросил я.
– Не положено.
– Кем не положено? Я что-то не видел закона, запрещающего гражданам вывешивать флаги и выражать свои чувства?
– Но нет и закона, разрешающего такие демонстрации. Я настоятельно советую вам снять флаг. Настоятельно.
– Я лояльный гражданин своей страны, и я выполню вашу просьбу…
– Мы знаем, что вы лояльный гражданин.
– Но я оставляю за собой право по этому поводу послать запрос в Верховный Совет СССР. И тогда посмотрим, кто из нас прав.
– Хорошо. Тогда посмотрим.
Разговор был немного длиннее, я трепыхался, сопротивляясь, подольше, чем сказано здесь, но закончился он тем, что я флаг отвязал, а запрос же, конечно, не написал – не стал тратить время.
… Четырнадцатого января вместо уволенного в отставку Рыжкова Горбачёв назначил премьер-министром Павлова, человека более жёсткого. Но покудова оставалось для нас неизвестным на пользу стране и народу жёсткость его или нет.
… Поднявшись ни свет, ни заря 15 января, я вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, что видел летом ещё стоявший у перрона напротив нашего вокзала поезд "Симферополь-Воронеж", который раньше через Луганск не проходил. И тут же вспомнилось, что в Воронеже был в ссылке в начале тридцатых годов поэт Мандельштам, с которым впервые меня познакомила психолог в клинике Бехтерева в Москве. Вернее, со стихами его. О Мандельштаме я знал из передач радио "Свобода", там регулярно читали воспоминания жены Мандельштама, Надежды, от которых веяло такой леденящей жутью, такой нуждой, такой беспросветностью, что моя ненависть к Сталину и сталинскому режиму делалась вообще беспредельной. А тут ещё разные вести о том, что не осужденные "Нюрнбергским процессом" большевики вновь в нашей стране голову поднимают,
Я сел за стол, достал лист бумаги, и как-то сразу у меня написалось стихотворение:
Сажусь в "Симферополь-Воронеж" –
приблудный на станции поезд.
Ну что же? Когда же ты тронешь
в неведомый город Воронеж?
Вздрогнул состав над перроном,
зашёлся весь в стуке вагонном,
на стыках частит стук металла,
мчим мы и криво и прямо
в бесприют Мандельштама.
И так далее…
В общем, слабенькое стихотворение, как и большинство стихов у меня. Были там и такие строчки: «Диктат натянул тенета от Кристоса и до Христа» (имея в виду тенета от Прибалтики до России), или: «К (чему-то там, не помню) примеряя оковы, роятся во тьме полозковы[2]».
Но эти строчки я сразу же и отринул, как слабые чересчур.
… а вечером телевидение в новостях сообщило, что сегодня 100-летие со дня рождения Мандельштама.
Вот как совпало! Иначе как чудом это не назовёшь?! И ведь не знал я ни дня, ни года его рождения, да и не вспоминал о нём никогда с 79-го года, кроме как разве при слушанье передач, так и это было лет пять назад.
Ну к чему бы я это стихотворение написал? Мистика какая-то!
… Непостижимы дела твои, господи!
Двадцать второго января Павлов своим указом изъял из обращения купюры достоинством в 50 и 100 рублей. Что он хотел этим достичь, неизвестно. Купюры какое-то короткое время ещё принимались для платежей. Рассчитывал, что не все сумеют их израсходовать? Что ж, был резон – покупать-то нечего было!
А через месяц в Кузбассе началась и перекинулась на весь Советский Союз ставшая всеобщей забастовка шахтёров, протестовавших против снижения уровня жизни. Впервые увидел я шахтёров в спецовках, расположившихся в сквере и на тротуарах у здания облисполкома и стучавших касками и пластиковыми бутылками об асфальт.
Видимо испугавшись, что в своих "реформах" зашёл непозволительно далеко, седьмого марта Горбачёв распускает Президентский совет СССР и формирует Совета безопасности из консерваторов.
Семнадцатого марта по предложению Горбачева проводится всесоюзный референдум о создании обновленной федерации социалистических суверенных республик; большинство населения, хотя и не подавляющее, одобряет обновлённый Союз. Я голосую против такого Союза, потому что вопрос поставлен невнятно, как и всё, что делает Горбачёв, в нём, по сути, соединены несколько вопросов с взаимоисключающими положениями. Этакий Союз с неясными очертаниями меня не устраивает.
… А второго апреля (первого, юмористы! – видно, остереглись – как бы люди за злую шутку не приняли!) грянуло стопроцентное повышение цен. Зарплата же и вклады населения в сберегательных кассах были проиндексированы[3] только на сорок процентов, причём в сберкассах начисленная дополнительно сумма замораживалась[4] до лучших времён[5].
Наши с Леной доходы рухнули в одночасье, и мы Димочке написали, что не сможем больше высылать ему обещанные полсотни рублей. На это Дима быстро откликнулся письмом, в котором уверял нас, что он подрабатывает и вполне может теперь обходиться без нашей помощи.
Илюша поднял цену билета в кино с одного рубля до двух, так что он оказался наименее пострадавшим из нас: у нас покупатель-ная способность совокупных доходов (если так можно выразить-ся) сразу упала на тридцать процентов, то у него половина зара-ботка эту способность удержала на прежнем уровне. Впрочем, не знаю, проиндексировал ли Новиков его ставку. Если нет, то пре-дыдущее суждение моё абсолютно неверно.
Субботние и воскресные сеансы продолжались всё это время без перерыва, Илюша показывал всё новые и новые фильмы, первоклассные, как и прежде. Ему удалось, по его выражению, всё же "пробить" луганчан, следом и москвичей. Из "Союзкинопроката", так же, как и из Киева по его заказу поездом в багажном вагоне отправляли ему кинофильмы по чрезвычайно низкой цене, он, по приходе поезда, получал на вокзале коробки с фильмами, крутил фильм, затем отсылал и так далее…
Лена и я приходили обычно к началу фильма, входили в фойе, напротив которого узкая лестница поднималась на второй этаж. Слева, у распахнутых дверей пустующего спортзала, неизменно стояли, куря папиросы, две невысокие девицы в чёрном трико; одна из них, правая, чрезвычайно была хороша, красавица просто, и трико облегало худощавую фигуру её, её красивые ноги, тонкую талию, тугие небольшие груди. Всем хороша девица, если бы не курила, дымящая папироса придавала очаровательной девушке налёт неприятной вульгарности, так ей не шедшей, её изящной фигурке, её и милому нежному личику. Илья, проходя мимо девиц, не обращал на них никакого внимания, не здоровался. Впрочем, я видел, как он мимо них проходил после сеанса, может быть он и здоровался с ними, когда приходил.
Часть спортивного зала, видимая за ними, сверкала зеркалами, жёлтым паркетом и залита была ярким электрическим светом из матовых плафонов на потолке. С потолка же свисали кольца на витых толстых канатах, у дальней стены стояли шведские стенки, других снарядов в зале не было видно, возможно они стояли где-нибудь в стороне, невидимые из проёма.
Обычно тут же за нами являлась гурьба молодёжи, но в глаза попадало только лицо девушки по имени Наташа Хмарук. Она была прекрасна. Ею можно было бы любоваться, как великолепным художественным произведением, созданным рукой великого мастера.
Конечно, Леночка была мне милее всего, но я не мог не замечать и других красавиц, тем более что они крайне редко встречались и потому бросались в глаза. За тридцать лет жизни в Луганске я встретил не более десяти, причём, если по правде признаться, Лариса Кохарь была не самой красивой из них.
В Кемерово и Междуреченске за десять лет знал только одну – Ниночку Левчунец. Ни Володина, ни Сухарева, по трезвому рассуждению, красавицами не были вовсе, просто миленькие мордашки. Ну, а в других влюблённостях все, кому поклонялся, просто-напросто миловидны, кроме непревзойдённых Люси Алексеенко, Веры Матвеевны, Параски из "Сорочинской ярмарки" и Лилии Пилипец. Но серьёзно об этом трудно мне говорить – я тогда был другим.
А вообще невозможно сравнивать разных красавиц, все они восхитительны, изумительны, превосходны, но каждая иначе, и о каждой следовало писать другими словами, но где найти столько слов, чтобы о каждой писать по иному? Все они красавицы, у всех дивный стан, чудные волосы, глаза, губы, ноги, ресницы… Ну и дальше можно перечислять все их прелести с краткими или развёрнутыми эпитетами, сравнениями, но ведь, в конце концов, всё это общие слова. Как ни сравнивай губы с лепестками розы, или глаза с васильками, всё равно никакого зримого представления об именно этих губах и именно этих глазах, и об этой именно женщине не составишь… Так что это пустое занятие.
… Итак, входит красавица Наташа с неизменным Федей при ней. Наташа учится музыкальном училище, Федя уже окончил его и ещё пединститут. Но по внешнему виду Наташе он не чета.
И восхищаясь Наташиной красотой, я невольно думаю: «И куда Илюша только глядел?» Вот бы пара была (опять же, по внешнему виду).
… Всем гуртом из фойе поворачиваем направо, тут в левой стене широкого коридора вход в кинозал. В дверях Илья продаёт билеты. Мы с Леной билеты, естественно, не покупаем.
Зал небольшой, но очень уютный. Обок дверей тяжелые тёмно-багрового цвета бархатные портьеры, на наружной стене тоже такие портьеры, но задёрнутые, я не смотрел, есть ли там окна и двери или глухая стена. Впереди над помостом как положено белый экран, сзади три крохотных окошка в стене, когда гаснет свет из одного из них бьёт в зал расходящийся ослепительный луч, а на экране появляется изображение.
Фильмы по стилю, по содержанию самые разные, но от всех мы получали огромное удовольствие, исключая разве фильм Параджанова "Тени далёких предков", показавшийся мне очень скучным, я с нетерпением ёрзал, когда же кончится фильм? – а он всё никак не кончался, Илья крутил сразу две серии. Уйти – значило бы обидеть его, и я терпел.
А один раз, смотря фильм Феллини "И корабль плывёт", обозвал себя дураком, так как принял сначала носорога, которого то на канатах поднимали на борт, то сгружали, за настоящего, не сразу заметил, что он из картона или листового железа, словом из чего-то тонкого, плоского. Разыграл меня Феллини. Суть фильма, конечно, не в этом, но пересказывать его ни к чему.
А вот Бунюэль своим фильмом "Скромное обаяние буржуазии" заставил хохотать нас до колик. До сих пор не могу смеха сдержать, когда вспомнится вот такой, например, эпизод (перескажу его словами Илюши): в зале обедает элитная публика, врываются террористы в масках и с автоматами. Всех расстреливают. Кругом горы трупов, казалось бы, чернуха, и тут из-под прорешеченной скатерти, (кто-то под столом спрятался) высовывается рука и так наощупь охлопывает стол, находит колесико колбаски, хватает, скрывается.
… Хорошее было время, хотя и смутное.
В конце апреля к нам приехала Таня с Алисой. Погостив несколько дней, они отправились к тёте Наташе в Алушту. Но пробыли там почему-то недолго. В первых числах мая уехали в Тихвин. Вскоре пришло от тёти Наташи письмо, а может статься, она позвонила по телефону, и всё разъяснилось. «Дуня упала, – сказала тётя, – и Таня видимо испугалась, что ей придётся мне помогать за больною ходить». Тётя просила меня приехать в Алушту.
Я тут же к ней и поехал, хотя был не совсем здоров – немного простужен. Дуня уже оказалась в Симферополе в психиатрической больнице. Тётя Наташа вроде бы раз съездила её навестить, ездил ли я с ней, не помню. Помню, что май в этот год был очень холодным в Алуште, а отопление отключили ещё в самом начале апреля, в комнате сыростью так и пронизывало, я никак не мог отогреться и избавиться от простуды. Каждый день шли дожди, а я из Луганска, где было тепло, приехал в лёгкой обуви (в босоножках или сандалиях). Как ни выберусь я в магазин, выбрав момент, так обязательно на обратном пути застигнет меня дождь. Домой прихожу в мокрых носках – прямо беда при простуде. Но тётя Наташа подсказала мне выход: «Ты, – говорит, – на ноги надень носки, на них – полиэтиленовые пакеты и снова носки». Совет замечательный! Приду теперь с улицы, стащу мокрые носки и пакеты, а ноги под ними сухи и тёплы. И ерунда вроде такая, а сам не додумался.
В середине апреля из Симферополя позвонили, сказали, что Евдокия Дмитриевна скончалась от инсульта. Мы с тётей Наташей сразу же выехали в лечебницу, получили там справку о смерти, тут же по ней в районном отделе записей гражданского состояния получили свидетельство о смерти тёти Дуни. В больнице нас предупредили, что похоронена Евдокия Дмитриевна будет за счёт больницы через два дня, до тех пор она будет в морге. Со свидетельством о смерти мы вернулись в Алушту, где в городском отделе социального обеспечения уладили всё, что надобно в таких случаях.
Я засобирался домой, решив сразу после похорон тёти Дуни, не возвращаясь в Алушту, из Симферополя уехать в Луганск. Тётя Наташа просила меня: «Володя, ты бы побыл ещё немного у нас». Я понимал, как ей тяжело остаться одной в опустевшей квартире, но простуда изматывала меня, и я чувствовал, что в сырой и холодной квартире мне от неё не отделаться. «Тётя Наташа, – ответствовал я, – мне надобно подлечиться, прогреться, здесь мне не избавиться от простуды. Как только выздоровею, так сразу же приеду к вам».
В день похорон тётя Наташа занемогла, и в Симферополь я выехал без неё с деньгами разве что на билет до Луганска. В больнице мне показали, где морг, я стал возле дверей этого небольшого квадратного здания в ожидании катафалка с рабочими. Катафалк приехал в назначенный срок, задним ходом подъехал к помосту возле дверей, могильщики вошли в морг, оттуда на каталке вывезли гроб с тётей Дуней и сразу же с помоста вкатили в открытую заднюю дверцу машины, где сняли гроб и поставили на пол. Я влез вслед за рабочими, мы уселись на боковые скамьи, и машина покатила на кладбище и выехала за город по асфальтированной незнакомой дороге, ведущей неизвестно куда.
Мы остановились где-то на середине пути. Слева, – взрыхленная земля и неухоженное бескрайнее кладбище без деревца и без кустика, лишь одни могильные холмики. Сразу было понятно, что кладбище новое, но уже довольно значительно заселённое жильцами, обретшими вечный покой.
Через грунтовую дорогу, могильщики перенесли гроб к отрытой могиле, приколотили гвоздями крышку, опустили в неё гроб на канатах, быстро забросали могилу землёй и пошли к машине. Мрачно висело низкое тяжелое небо над полем и Чатыр-Дагом, и было горько от бедных таких похорон: ни родных, ни знакомых следом за гробом, ни венков, ни прощальных речей. Даже фанерная табличка не была воткнута с рыхлую чёрную землю. Это уже мой промах, мог бы и догадаться, что могильщики табличку не сделают, надо было бы её с собой привезти.
Да, ушёл человек – и никого это не тронуло. Грустно.
Я просил рабочих меня минут пять подождать, пока запишу я приметы могилы. А видимых примет почти никаких. На соседних могилах от дождей расплылись чернильные надписи на фанерках, по ним не сориентируешься никак…
Тут на месте от рабочих рывших могилу, узнал название кладбища "Абдал". У пересечения асфальтовой и грунтовой дорог на листе фанеры написано: 2, 9-й сектор. А что это 2? Квартал что ли? Этого никто, а никого и не было кроме рабочих, не мог мне сказать. Я отсчитал число могил от шоссе, могила тёти оказалась четвёртой. Так я и записал на листке: «Левандовская Е. Д., Симферополь, кладбище "Абдал" 2, 9-й сектор, 4-я могила с краю грунтовой дороги, идущей в сто-рону горы». Какой горы? Вомож-но, в конце дороги был Чатыр-Даг. И дорога, быть может, была не грунтовая, а заляпана грязью, машинами нанесённой. Эта запись занял не больше минуты. Я глаза от листка оторвал – глядь, а катафалк уже тронулся, шофёр руку тянет, чтобы дверцу захлопнуть. Я замахал руками, крича: «Подождите!» – и побежал по вывернутым глыбам земли к ка-тафалку. Это чёрт знает свинство какое, бросить человека там, откуда ни на чём уехать нельзя!
Шофёр всё же притормозил, я вскочил на подножку… Совесть, видно, заговорила. Ясно, могильщики на меня обозлились, что не дал им на водку, и хотели уехать, а мне и давать-то нечего было. Всё же не люди – мерзавцы. Не видели, что нищие похороны?!
Пошлявшись до вечера по Симферополю, я вечерним поездом уехал в Луганск.
… двенадцатого июня Ельцин в отличие от Горбачёва пошёл на всенародные выборы. Одержав почти с трёхкратным перевесом верх над занявшим второе место бывшим председателем Совета министров СССР Рыжковым, кандидатом, предложенным Горбачевым, Ельцин уже в первом туре избирается первым Президентом Российской Федерации.
Одни из наиболее последовательных критиков советской системы и Горбачёва, Попов и Собчак избираются соответственно мэрами Москвы и Ленинграда.
… В конце июня Лена ушла на каникулы, и мы тотчас же выехали в Крым к тёте Наташе. Она отвела нам дяди Ванину комнату, и мы первые дни безмятежно предавались отдыху, выезжая по утрам к морю в Рабочий Уголок. Переговорив с тётей Наташей, которая согласилась переехать к нам на житьё, я купил на конец июля три железнодорожных билета в купейный вагон.
По утрам мы с Леночкой продолжали ездить к морю, по возвращении я обегал все фруктовые (они же и овощные) магазины Алушты, покупал, где удавалось, персики, сливы, яблоки, груши. В инвалидском магазине, к которому прикреплена была тётя Наташа, я покупал те продукты, что она мне заказывала. Она же готовила завтраки, обеды и ужины. Словом, жили мы, горя не знали.
… Проходя мимо винно-водочного магазина, единственного в Алуште, я каждый раз видел одно и то же в любой час долгого летнего дня: огромная толпа отдыхающих, жаждущих "освежиться", ломится в двери этого заведения. Причём цена водки здесь вдвое повышена[6], не десять рублей за поллитру, а двадцать, и отбоя, как видите, нет. И какой русский мужик после этого станет любить Горбачёва?!
... Эх, Горбачёв, Горбачёв, до чего ты довёл нашу страну, а мы так надеялись на тебя (не к месту вспомнилось: «… а товарищ Худосовцев так надеялся»). Ты же на полдороге застрял, и притом безответственно людей и республики так распустил, что нельзя угадать, чем и когда всё это кончится.
Признаки слабости власти и беспредел слагавшихся банд проявились даже в Алуште.
Как-то шёл я из центра мимо больницы домой, завернул за угол, перешёл мостик и вышел на улицу, прямиком ведущую к автовокзалу. Вдруг вижу слева по спортивной площадке, огороженной крупноячеистой сеткой с большою прорехой, крупным шагом к этой прорехе идёт полдюжины молодцов лет шетнадцати-восем-надцати, голых по пояс, в джинсах, завёрнутых до колен. Выйдя на улицу, ватага устремилась в сторону автовокзала. Минуту спустя через спортплощадку таким же манером пресекла вторая группа юнцов и устремилась за первой и уже вдали, где-то ближе к автовокзалу, нагнала её. Тут в руках у юнцов появились арматурные прутья, и вспыхнула драка, и мне стало дурно: обнажённые торсы парней залились кровью, из них кто-то упал.
Произошло никогда невиданное, неслыханное в Алуште…
Я кинулся во двор частного дома у дороги, постучал в дверь, вышла хозяйка.
– Мне нужно в милицию позвонить. Там людей убивают.
– У нас нет телефона, – дверь передо мною захлопнулась.
… А, между прочим, к дому вела телефонная линия.
Понимая, что такой ответ меня может ждать и в других частных домах, я побежал назад, заскочил в поликлинику и из регистратуры позвонил в милицию.
– Кровавая драка… – успел я сказать, как голос меня перебил:
– Где?
Я назвал улицу.
– Кто вы?
Я в двух словах рассказал о себе и назвал тётин адрес.
– Сейчас выезжаем, – сказал дежурный, и разговор наш закончился.
Я вернулся туда, откуда побежал звонить в поликлинику. Улица передо мной была совершенно пустынна, ни прохожих, прохожих не было и тогда, ни драки, ни окровавленных тел на асфальте.
То ли сбежали, избитых товарищей утащив, то ли милиция успела приехать и всех повязать.
… Целыми днями тётя Наташа возилась без отдыха, собирая корки хлеба, сухари, засохшие обломки батонов, что соседи выбрасывали, размачивала их и толкла, низко наклонясь, в тазу, стоящем на полу. Леночка не раз ей замечала, что не надо ей этого делать, низко наклонять к полу голову. Но разве тётю переубедишь, хотя и жаловалась она иногда на головокружения и головную боль.
Хлеб, размоченный и растолчённый ею на крошки, она выносила на улицу и рассыпала перед своей лоджией, куда туча голубей слеталась мгновенно. Все вокруг было изгажено этими "вестниками мира", и вся наша лоджия, куда жирные наглецы залетали, и перила лоджий у соседей вверху, и провода, натянутые для сушки белья. Я всё удивлялся, как это соседи терпели? Но соседи были расположены к тёте Наташе, благоволили к ней и сами приносили ей объедки для голубей, которых тётя подкармливала. «Выкармливала, – думал я про себя, – ну добро бы на мясо!»
По приезде я сразу же очистил лоджию от помёта, вымыл, и завесил её тюлем в крупную клетку, оградив себя от непрошенных визитов сволочи этой.
С этим тюлем и произошёл однажды курьёз. То ли через неприкрытую дверь на лестничную площадку, то ли снаружи сбоку в щель между стеной и неплотно к ней прилегающим тюлем проник в лоджию кот. Чёрный, как сажа. Войдя в комнату, я через застеклённую дверь заметил его у правой стены лоджии, развалившегося на постели. Чтобы выгнать кота, я прошёл в лоджию через кухню, откинул тюль у левой стены, сделав широкий лаз для кота, и, вернувшись в комнату, открыл дверь в лоджию и с правой стороны кота шуганул, полагая, что у него хватит ума шарахнуться влево и выскочить в прореху, устроенную мной для него.
Но кот сдуру сразу головой ринулся в тюль, полез на него, оборвал его с гвоздиков, полог тюля нарыл кота сверху, как сеть, кот от страха совсем обезумел, завертелся в сети, ещё более в неё заворачиваясь, покуда совсем не спутал себя и не лишился всякой возможности шевельнуться.
Одним словом, сцена вышла почти как у Булгакова в "Театральном романе".
Пришлось мне прохвоста осторожно, чтобы ненароком не поцарапал, из сети выпутывать и выпускать на вольный простор. Возможно, этот случай надолго отобьёт у него охоту в нашу лоджию залезать. Хотя и не знаю, долгая ли у котов память.
… июль шёл к концу, приближалось время отъезда. Тётя Наташа начала волноваться, как-то на новом месте ей будет житься. Я её успокаивал: «У вас будет отдельная комната, всё, что нужно, мы сделаем сами, мы и сейчас сами всё закупаем, сами готовим, стираем в стиральной машине – никаких забот не будет у вас, отдыхайте, телевизор смотрите. А захотите сделать что, так делайте, вольному воля. Есть и где погулять, рядом сквер. Не жизнь, а малина», – добавил я, рассмеясь.
Но тёте Наташе было совсем не до смеха. Я понимал, что старому человеку, на одном месте прожившем половину века, где всё кругом ей знакомо, и вокруг все знакомые, тяжко тронуться из дому, хотя и к родным, но в места чуждые, где нет никого, кого знал, с кем дружил многие годы.
За два дня до отъезда мы возвратились довольно поздно после моего вечернего плавания и нашей прогулки по набережной. Я отомкнул ключом замок, открыл дверь, Лена вошла в прихожую, и тут мы услышали жалобный голос тёти Наташи из комнаты, где горел свет: «Лена, я упала». Мы быстро вошли. Тётя лежала между кроватью и столом, что у окна. Юбка на ней завернулась, и меж голых ног лежали внутренности, выпавшие из неё. От этого вида мне стало как-то не по себе.
Мы подбежали к тёте – она была уже без сознания.
Я поднялся наверх к нейрохирургу Адаму Васильевичу Капелюху, тот сразу же спустился к нам, заправил внутренности: «Матка выпала», – и сказал, чтобы мы вызвали скорую помощь. Мы позвонили, а Капелюх тем временем расспрашивал нас, как всё произошло, не пила ли тётя каких-либо таблеток. «Может быть, – подумал я, – у него есть подозрение, что она могла отравиться». Но признаков лекарств не было обнаружено, ни даже пустых коробочек от лекарств, пластинок или флаконов. Подозрения же могли возникнуть от того, как на другой день нам рассказали соседи, что тётя последние дни ходила сама не своя, так переживала в связи с предстоящим отъездом.
Скорая приехала, врач с медсестрой осмотрели тётю, Адам Васильевич давал пояснения.
– А вы кем ей приходитесь? – спросил врач, обращаясь ко мне и к Лене.
– Отдыхающие, – ответил за нас Капелюх.
– Я племянник её, – вякнул я, но Капелюх зашипел на меня и показал за спиною кулак.
Тут я понял, какой промах я совершил: если я близкий родственник, то тётю могут в больницу не взять и оставить на попечение наше.
– Я двоюродный племянник, – пролепетал я, пытаясь исправить положение, – и мы в отпуск на месяц приехали…
Врач, не обращая никакого внимания на мои слова, сказал: «Помогите занести больную в машину».
Врач, Капелюх, я, медсестра с четырёх сторон взялись за тётю Наташу и отнесли её в машину скорой помощи…
Но жизнь продолжается, как бы мы не предавались горести и унынию. Утром по дороге к морю – теперь пришлось выбирать для плавания место поближе, у алуштинской набережной – мы зашли проведать тётю Наташу. Тётя лежала в палате одна, накрытая лёгкой простынкой, с закрытыми глазами, раскрасневшаяся и дышащая часто-часто и тяжело. Все окна и двери в больнице были настежь распахнуты, по палате гулял сильный сквозняк, и я встревожился, что тётя может подхватить воспаление лёгких. Но мне объяснили, что иначе нельзя, в палатах так жарко, люди просто задыхаются в них. Это нисколько меня не успокоило, но приходилось мириться.
Лена подошла к тёте, спросила: «Тётя Наташа, как вы себя чувствуете?» Ответом было молчание, то есть всё то же тяжелое учащённое дыхание тёти. «Тётя Наташа, вы слышите меня?» «Она без сознания и ничего не понимает», – сказал я.
В лице тёти сделалось едва заметное движение, словно она протестовала против моих слов, или это мне показалось, что сделалось.
Лена протянула к ней руку и в свою ладонь взяла ладонь тёти: «Тётя Наташа, вы слышите меня? Если слышите, то пожмите мне руку». Пальцы тёти едва ощутимо прижались к Лениным пальцам. «Она слышит меня!» – воскликнула Лена.
На этом общение с тётей Наташей закончилось. Она возможно смутно и слышала нас, и даже о чём речь идёт понимала, но ответить ничего не могла. Она не была парализована, но не открывала глаз, не шевелила губами или какой другой частью тела. Только грудь её натужно и часто вздымалась. И сквозняк тянул из окна в дверь палаты…
Стало ясно, что быстро тётя Наташа не выздоровеет, если выздоровеет вообще, и уехать послезавтра с нами не сможет. Но как же её одну бросить здесь?
Возвратившись домой, я беру билеты, иду в железнодорожную кассу, сдаю их и покупаю три билета на двадцать пятое августа. Двадцать шестого у Лены заканчиваются каникулы и она должна явиться в училище. До этого, полагаю по опыту болезни мамы и Анатолия Ильича, всё должно разрешиться.
… И каждый день, возвращаясь утром от моря, мы заходим к тёте Наташе. Изменений у неё никаких. Она признаков сознания не подаёт.
На пятый день, после плаванья в море идя домой почему-то один, почему-то без Лены, я захожу в палату и застаю койку тёти Наташи пустой. Подходит сестра и говорит: «Наталья Дмитриевна сегодня ночью скончалась».
Мне выдают справку, в загсе я получаю свидетельство о смерти. Теперь похоронами надо заняться.
Лена предлагает послать телеграммы Илюше и Диме, особенно Диме – какой подарок ему сделала тётя Наташа, как ей он обязан – и вызвать их на похороны. Но я ею отговариваю: чтó ребят беспокоить. И совершаю тем самым непоправимую, непростительную ошибку. Мы, в несравненно большей степени, разумеется, я, отучали Диму от родственных связей и чувства привязанности к близким людям, любившим его и Илюшу больше всего на свете. Не вызвали Диму на похороны Евгении Васильевны – всё не хотели от учёбы его отвлекать. Теперь не вызвали на похороны тёти Наташи… Так, скажите, чему удивляться, что в трудный для нас час, он проявит к нам полное безразличие[7].
… Делайте выводы, господа!
Я обратился за помощью в организации похорон к начальнику санатория Минобороны, где тётя Наташа проработала около тридцати лет, но он мне отказал, сказал, что это было давно…
В сберкассе по предъявлении моего паспорта и свидетельства о смерти тёти Наташи мы получили тысячу рублей, завещанных мне тётей, там же выписали на моё имя новенькую сберкнижку с четырьмя сотнями рублей на счету – замороженная "индексация" Павлова.
По тому же свидетельству о смерти то ли в горсобесе, то ли в бюро ритуальных услуг нам выдали разрешение на покупку всего необходимого для похорон и для поминок. В бюро, мы договорились о могиле, о катафалке и о времени похорон, которые были назначены на два часа завтрашнего числа. Попробовали мы сразу заказать и плиту на могилу, и стоила-то она всего шестьдесят рублей, но нам ответили, что заказ могут принять лишь через год, когда земля на могиле осядет. Оплатив в бюро за услуги, мы с Леной отправились в магазин, где нам продали двадцать, кажется, полотенец, носовые платки, ещё что-то, полагающееся по ритуалу. В винный магазин мы попали с чёрного хода. На поминки полагалось двадцать пол-литровых бутылок водки (а иных я не видел в советские времена, нет, попадались "мерзавчики" и "чекушки") и двадцать бутылок вина ёмкостью в три четверти литра.
Нам вынесли ящик "Столичной", а вина в нужных емкостях не оказалось, взамен нам предложили сорок полулитровых бутылочек марочного муската и портвейна с полудюжиной разных медалей, среди которых была и большая золотая медаль парижской выставки[8]. Мы, конечно, их взяли, по двадцать бутылочек того и другого. Это ещё в два ящика поместили. Теперь предстояло весь этот груз довезти до квартиры. Никаких машин и такси, как на грех, на этой улице не водилось, и мне пришлось идти в центр, где я таки такси и поймал.
С шофёром договорились о плате, в салон погрузили бутылки, (а надо бы в багажник), Лена села рядом с бутылками, а я рядом с шофёром. По дороге шофёр стал канючить, выпрашивать водки, хотя бы пару бутылок. Я обернулся, достал из ящика две бутылки и отдал ему. И уже когда завернули мы к дому, он стал просить ещё бутылку водки: «Вы имеете возможность водку купить, а у меня такой возможности нет». Я чуть не плюнул в его поганую рожу: «У меня есть возможность! Не видит что ли, что на похороны везу». Но не стал я с поддонком таким объясняться, сунул третью бутылку, а он, негодяй, по приезде с меня ещё плату потребовал. Это была наглость сверх меры, мы и так водкой в десять раз (а то и в двадцать, если по коммерческим ценам считать) переплатили ему. Но не хотелось сквалыжничать в столь печальные дни, я сунул ему трёшку и утащил ящики в дом.
Утром дня следующего я взял такси и поехал на кладбище, чтобы вместе с распорядительницей бюро ритуальных услуг, выбрать место для могилы тёти Наташи: хотелось похоронить её рядом с дядей Ваней. Машина выехала на узкую асфальтированную дорогу, поднимавшуюся наверх где-то за пригорком над речкой Демерджи, повернула в сторону Судака, и по-над морем, которое синело сквозь кипарисы и кусты терновника на обрыве, доехала через несколько минут до кладбища.
Там встретила меня женщина, с которой мы договаривались вчера, с ней мы спустились от дороги в. низину, где дядя был похоронен, прошли к могиле его – свободного места рядом с ней не было. Надгробья со всех сторон обступали дядину могилу вплотную. И поблизости места не было тоже.
Пришлось согласиться на могилу вверху, рядом с дорогой.
Поскольку хоронили тётю мы из больницы, не завозя гроб с телом домой, провожающих кроме нас было всего двое: жена Адама Васильевича и ещё одна соседка тёти Наташи, с ними она ближе сошлась, чем с другими, хотя и со всеми другими у неё были хорошие отношения. Мудрая была женщина.
Похоронили тётю вверху, почти у самой дороги: 5-я могила от дороги во втором ряду от спуска в нижнюю часть кладбища. Бросили в могилу по горсти земли и засыпали могилу навеки. Я забил в холмик земли над могилой колышек с табличкой, мной заранее приготовленной – может доживёт до будущего года, когда поставим надгробье.
А внизу под обрывом шумело море, накатывая пенящиеся волны на берег, и бледная зеленовато-синяя гладь его, видная сквозь густые кусты, постепенно переходила вдали уже в густую чистую синеву, раскинувшуюся от Аю-Дага до Судака и до самого горизонта.
«Прощай, тётя Наташа!»
Воротившись домой, мы устроили более чем скромные поминки, на которых и было-то кроме нас с Леной всего два человека: две женщины, ездившие с нами на кладбище. Мы выпили за упокой рабы божьей Натальи, поели борща, который Леной с вечера был приготовлен, и закусили свежими пирожками с повидлом, купленными по дороге.
Не знаю, почему мы не пригласили на поминки всех соседей и знакомых тёти Наташи. Может быть, не успели заказать обед в столовой на множество человек – дома кто бы его приготовил? Может быть, мы обиделись, что на похороны никто не пришёл. Но еще много дней я ловил на себе осуждающие взгляды соседей, и до слуха моего иногда доносились сзади шёпотом сказанные укоряющие слова: «Поминки не устроили».
Лена несколько дней разбирала пожитки тёти Наташи и выносил старые вещи: драные чулки, стоптанные башмаки, изношенные донельзя платья, кофточки, юбки пальто. «Боже! В какой же нищете жила тётя?!» – ужасался я при виде всей этой убогости. Я чистил лоджию, убрав старый рыдван и лохмотья, лежавшие под периной, красил трубы на кухне и в ванной, чтобы выглядела квартир не слишком запущенной.
Просматривая документы и письма тёти Наташи, я обнаружил справку, выданную ей городским отделом милиции в том, что я находился на её иждивении и прописан был в её квартире с августа 1948 года по июнь 1950 года. Если бы знать об этой справке – насколько бы проще мне было разрешать "квартирный вопрос". Но это прошло. Что же теперь сожалеть об упущенном, тем более, что дело тогда всё же увенчалась успехом.
Письма, полученные тётей Наташей в мае-июне-июле от нескольких её бывших приятельниц и знакомых, живших в Киеве, Москве, Архангельске и других городах, я прочитал и посчитал своим долгом ответить на них сообщением о смерти Натальи Дмитриевны.
В ящике стола обнаружились медали дяди Вани. Боевых наград не было у него – он был ранен в первом бою. В сорок пятом году он получил медаль "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов", ею удостаивали всех, кто находился во время этой войны в Действующей армии, и медаль "За доблестный труд в Великой отечественной войне". Затем каждый раз его юбилейными медалями награждали, выпускавшимися, начиная с 1965-го года, через каждые пять лет к очередной годовщине войны, то есть в 70-ом, 75-ом, 80-ом, 85-ом. В 1990 году очередную медаль он по независящим от него обстоятельствам уже не мог получить. Был он награждён и юбилейной медалью к столетию со дня рождения Ленина в 1970-м году.
К сорокалетию Великой победы все ветераны войны получили "Орден Отечественной войны", какой степени – уж не помню. Я видел его у дяди, но сейчас в ящике среди наград его не было. Не нашёл я его и в других местах очищенной нами квартире. «Стало быть, – решил я, – тётя из нужды продала его». Что было очень прискорбно.
В начале августа позвонил Илюша по телефону, спросил: «Можно к вам Толик приедет?» «Нет!» – ответил я резко, полагая, что это один из новых знакомых Ильи, среди которых был и с именем Толик. Илюша обиделся:
– Брата Лили не хочешь пустить!
– Так бы сразу и сказал. Откуда я знал, что это именно он хочет приехать.
– Он с семьёй хочет приехать. Они ни разу не были на море.
– Пожалуйста, пусть приезжает с семьёй. Но никого из чужих в квартиру я не пущу.
Буквально днями после этого разговора приехал Анатолий Васильевич Кренёв с женой Машей, и двумя девочками подростками Лесей и Женей. Анатолий Васильевич был кандидатом сельскохозяйственных наук и преподавал в сельхозинституте, расположенном вместе с учебным хозяйством за городом Харьковом, там с семьёй он и жил.
Пробыли они у нас немного, дней десять. Им на смену приехали Илюша и Лиля. Как проводили время они, убей бог, я не помню.
… Мой день начинался получасовой зарядкой на площадке за подпорной стенкой напротив подъезда. Я разминал все мускулы, приседал, делал наклоны, раз пятнадцать отжимался от бордюра руками. После этого мы завтракали, ехали с Леной в Рабочий Уголок на дальний незамусоренный пляж с умеренным числом загорающих. Я плавал, Лена слегка мочила ноги в прибое и уходила куда-нибудь в тень. "Наплававшись", мы поднимались к дороге и, в ожидании автобуса, в павильоне, где продавали пиво и газированную воду "Байкал", покупали мороженое в бумажных стаканчиках.
Придя домой, я брал кошёлки, авоськи и отправлялся по магазинам за продуктами, за фруктами прежде всего. На пути я заглядывал в газетный киоск, что сразу за мостиком через канаву не доходя до автовокзала, покупал свежие газеты и, заплатив три рубля, вытаскивал бумажный пакетик лото "Спринт" из нескольких десятков, воткнутых в прорези картонки. Очень удобно! Рука сама хватала приглянувшийся пакетик, я разворачивал его… и, удача – пятнадцать рублей! После этого я направлялся улицей Горького до набережной, там у второго киоска, я снова вытаскивал пакетик "Спринта", разворачивал – пять рублей!
Далее пройдя набережной до улицы имени Пятнадцатого апреля и поднявшись по ней, я проходил мимо своей школы, подвергавшейся уничтожению, к центральному рынку и там в третьем киоске снова покупал "Спринт". И – снова выигрыш, пять там, десять или пятнадцать рублей. Выиграв, я немедленно уходил, никогда не беря второго билетика. Понимал, что так проиграешься обязательно.
Изредка я промахивался и тогда тянул второй "Спринт", и он то уж выигравшим оказывался непременно.
Так я каждый день обегал все три алуштинских киоска, где продавался "Спринт".
В тот месяц мне везло удивительно, не было дня, когда бы я не оказывался в чистом выигрыше менее семи рублей.
… Девятнадцатого августа утром, я заглянул в киоск за газетами и поразился словам киоскёрши – газеты сегодня не привозили. Могло быть, что я опоздал, и газеты до меня раскупили, но что газеты не привезли – такого никогда не бывало!
Это нас удивило, но беспокойства не вызвало, мы побывали на море, вернулись домой, будучи в полном неведении о том, что происходило в стране: телевизора у тёти ведь не было, а местное радио у нас было выключено всегда. Это тётя иногда его слушала.
Однако к вечеру до нас как-то дошло, что случилось в стране, и почему не было нынче газет. Может быть, Илюша и Лиля новости нам принесли? Или соседи?
Подробности новостей таковы, хотя, быть может в деталях и не вполне точны – вчера поздно вечером по телевидению зачитали Указ вице-президента СССР Геннадия Янаева:
«В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР… вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года».
Далее последовало "Заявление Советского руководства", в котором сообщалось о введении с 19-го августа в стране чрезвычайного положения «в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего Отечества.
… и идя навстречу требованиям широких слоев населения о необходимости принятия самых решительных мер по предотвращению сползания общества к общенациональной катастрофе, обеспечения законности и порядка, ввести чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР на срок 6 месяцев с 4 часов по московскому времени 19 августа 1991 года.
Для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения образовать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР[9]…»
… Вот почему все газеты сегодня не вышли. Хотя было б неплохо, если бы люди, кто не ведал ничего о новости вечера, обо всём с утра прочитали в газетах.
Спустя сутки, вечером девятнадцатого, кроме слухов о введении чрезвычайного положения, мы не знали ни о "Заявлении Советского руководства", ни о его "Обращении к советскому народу". Если бы я их прочитал, я согласился бы полностью с мотивами, послужившими поводом для введения таких мер. Давно пора! Ещё с того момента, как началась резьба в Фергане, Сумгаите, когда Советский Азербайджан объявил войну Советской Армении или когда Ельцин в Верховном Совете РСФСР провёл закон о верховенстве законов России над законами СССР.
… но к лицам, вошедшим в ГКЧП, я испытывал давнюю неприязнь. Чего только стоил Язов один! Я не мог их поддерживать.
Говорят, по телевидению показали Янаева, он говорил с трясущимися руками…
После этого передачи по всем станциям были прерваны и весь день девятнадцатого показывали лишь балет "Лебединое озеро", многократно повторяли, что ли, его? Да – дивная музыка, грациозные танцы! Можно день весь смотреть, наслаждаясь.
Можно-то можно, но что-то в этом неладно. Положим, Горбачёв заболел очень внезапно и очень серьёзно (ну инфаркт там или инсульт), но почему медицинского заключения не было? Одно это уже повод для подозрений. И почему именно в момент перехода полномочий к Янаеву введено чрезвычайное положение? Стало быть, ожидается сопротивление этому переходу. Стало быть, что-то сделано незаконно. Иначе от кого сопротивление ожидать. Не от Горбачёва же, прикованного к постели и не иначе как в бессознательном состоянии. В противном случае он и сам бы о временной передаче дел заявление сделал.
И мы вчетвером пришли выводу неутешительному: в стране произведён государственный переворот. Причём людьми далёкими от слома злодейского большевистского строя, замены его демократическими свободами. Я же хотел демократии и свободы, не беспредельной, разнузданной, разумеется, а в жесточайших рамках законности, на чём настаивал и настаиваю всегда.
… А с переворотом надо бороться, пока рта нам не заткнули, пока смелость, разбуженная "перестройкой" и "гласностью", в нас испуганно не угасла. Словом,
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы…
На целый город воздействовать нет у нас средств, надо выбрать один какой-либо район, и мы решаем написать сколько сможем листовок и разбросать их на территории санатория Минобороны.
Усевшись за столом в маленькой дядиной комнате, мы в четыре руки, как подпольщики, пишем листовки. Я составил коротенький текст на полстранички школьной тетрадки, обращённый к гражданам офицерам, взывая к их совести, чести, верности долгу, присяге, призывая не подчиняться приказам противозаконного ГКЧП, несущего нам несвободу. Что-то в этом роде я написал, но немного подробней, длиннее.
Этот текст мы и переписываем от руки на листочках с вечера и до четырёх часов ночи (или утра).
Немного поспав, часов в семь утра, мы уже в санатории с пачками листовок в руках. Раскладываем их на скамейках, всовываем в ручки дверей разных построек, поднимаясь наверх к старому корпусу. А время идёт. Илюша уже на бугре выше нового клуба обегает скамейки, я поднимаюсь за ним. И вижу у распахнутых центральных дверей кинозала толпу офицеров в форме и среди них нерядовую сотрудницу санатория в белом халате.
Сверху я обращаюсь к господам, товарищам, гражданам офицерам с короткой горячей речью с всё тем же призывом не выполнять приказания ГКЧП. Слушают меня в полной тишине напряжённо, внимательно, не перебивая ни словом, ни жестом.
Я заканчиваю. И тут сотрудница мне снизу злобно кричит:
– Был бы жив Сталин, вы бы за эти речи были бы, знаете где?– от ярости она задыхается.
– Слава богу, теперь не те времена, – отвечаю я ей и ухожу.
Лена, Лиля, Илюша уже ожидают меня у выхода из санатория. Довольные, что хоть что-то мы сделали, рук сложа, не сидели, мы возвращаемся досыпать.
Как известно, переворот не удался, путч, как стали его называть, к двадцать первому выдохся совершенно.
Я не собираюсь описывать все перипетии краха ГКЧП, тут и нежелание возврата к старому массы людей, их ожидание демократического преобразования государства на новых, более справедливых началах, улучшения жизни, тут и вялость, нерешительность гэкачепистов. Если уж начал переворот – действуй решительно, быстро, не останавливаясь перед препятствиями.
В Москве вся власть теперь в руках Ельцина, воинские части перешли на его сторону. Члены ГКЧП арестованы и посажены в тюрьму "Матросская тишина", министр внутренних дел СССР Пуго застрелился, маршал Ахромеев – начальник генерального штаба – повесился в своём кабинете, что совсем непонятно, у него был пистолет. Для военного – это позорная смерть. А не насильно повесили ли его?
(И ещё перемена: хорошенькая дикторша, на личико которой я всегда смотрел с удовольствием – Илюша не преминул это заметить – и которая объявила о важном правительственном сообщении, навсегда исчезла с экрана. А она в чём виновата?)
Горбачёв вице-президентом России Руцким был извлечён из форосского "заточения" и вернулся в столицу, не понимая ещё, что вернулся в другую страну.
Поведение его, мягко говоря, непонятно. Вроде выглядел он как человек, переживший потрясение. Однако ж возникал всё время вопрос: какого чёрта он делал в Крыму в такое тревожное, напряжённое время?
Об этом нас не оповещали, но, как стало после путча известно, ещё в апреле, вскоре после референдума, в Ново-Огарёве восемь республик подписали предварительное соглашение об обновлённом Союзе[10], к которому позже ещё три республики присоединились. Окончательный документ намечалось принять в Москве двадцатого августа. Противники этого соглашения опасались углубления экономической разрухи в стране, кризиса государственной власти. Вот почему они и выступили накануне, чтобы не допустить подписания нового договора.
Почему Горбачёв это время выбрал для отдыха на новой даче в Форосе в Крыму? А не был он втайне участником заговора? Вы вот лишите меня выезда из Фороса, я в стороне отсижусь, посмотрю, чем это кончится, а тогда уж решу… Это на Горбачёва похоже, он всегда в стороне пытался остаться от кровавых событий, не был, не знал, а потом тех, кто приказывал, не мог отыскать…
… не заигрался ли Михаил Сергеевич Горбачёв?
Случилось не так, как кто-то рассчитывал. Переворот-то в принципе удался, но не в пользу ГКЧП, и не впрок Горбачёву – он практически всякой власти лишился. Ельцин торжествовал, а вот Союз распадался.
Такое в стране началось…
После путча компартия запрещается.
24-го августа Украина провозглашает независимость. 30-го августа Азербайджан провозглашает независимость. 31-го августа Киргизия провозглашает независимость. 1-го сентября Узбекистан провозглашает независимость. 6-го сентября СССР признаёт независимость Литвы, Латвии и Эстонии. 23-го сентября Армения провозглашает независимость. 27-го октября Туркменистан получает независимость.
Но всё это проходит как-то мимо меня, не помнится, кроме Прибалтики. Или воспринимается как декларации, не более того. Что всё со временем само собой утрясётся.
Однако вернёмся в двадцатое августа. Отоспавшись, выходим в город. Новостей никаких. Жизнь идёт, как будто ничего и не происходит. Толпа, как и в прошлые дни, напирает на двери винно-водочного магазина. Вечером идём к морю купаться…
На следующий день начинаем готовиться к отъезду.
Багаж у нас получился значительный – двенадцать ящичков вроде посылочных. В них водка и вина: я понимаю, что в трудные времена спиртное становится твёрдой валютой, и эту валюту надо с собой увезти. Из вещей тёти Наташи нечего брать, кроме медалей. Разве что ещё дорожный маленький электрический утюжок?
Я, как и прежде, в последние дни по утрам обегаю киоски, тяну билетики "Спринта" и всегда прихожу домой с выигрышем. Везёт мне отчаянно. К сожаленью, по мелочам.
В предпоследний день забегаю зачем-то в сберкассу, которая в центре, вижу там новшество, стопкой лежат карточки "Лотереи Детского фонда" по пяти рублей штука. Кто-то берёт карточку, краем монетки сдирает слой защитного напыления, смотрит, выбрасывает. Я подхожу поближе, стою, выжидаю. Обождав, когда схлынут желающие обогатиться на дармовую, нацеливаюсь на верхнюю карточку, тяну руку к ней. Вдруг чужая рука, опережая мою, хватает её. Я отхожу, наблюдаю, как эта рука стирает защитный слой. Смотрю: выигрыш – 100 рублей. Я оборачиваюсь и раздосадованный ухожу. Сто рублей увели из-под самого носа!
Наутро снова иду в эту сберкассу, тяну карточку – 100 рублей. Забираю выигрыш и довольный возвращаюсь домой. Пятьдесят рублей отдаю Лене на хозяйственные расходы, двадцать пять – Илюше на фрукты, двадцать пять забираю себе на игру.
С двенадцатью ящичками и двумя чемоданами с помощью Ильи короткими перебежками[11] добираемся до автовокзала. И уезжаем…
Перед уходом из дома, очутившись каким-то образом с Лилей в прихожей наедине, слышу слова её, ко мне обращённые: «Вы Илюшу ограбили!» Слова эти произнесены с такой ненавистью и злобой, что я просто оторопел, но как-то вдруг сразу домыслил, что она имеет в виду квартиру тёти Наташи, закреплённую мною за Димой, ответил: «У Димы ребёнок», – и ушёл в комнату. Ну и сноха мне досталась!
… а может, она о золоте думала, что в двенадцати ящичках мы увозили: я ведь эти "сокровища" не показывал никому.
Не специально. Повода не было.
Илюша с Лилей пробыли в Алуште до сентября, когда им на смену приехали Дима с Таней и крохотною Алисой, чтобы перед обменом привести квартиру в наилучший порядок. Через несколь-ко дней Илюша с женой уехал в Луганск, но этих дней вполне хватило для плодотворного общения и обмена мнениями между моими обеими снохами. Не знаю, принимали ли в их разговорах участие мои сыновья, но жёны их славно нам с Леной косточки перемыли и, в конце концов, распростились с такой пылкой ненавистью друг к другу, что никогда уже не могли спокойно воспринимать упоминание имени соперницы в разделе "наследства" тёти Наташи. Но дело своё, чтобы посеять к ним обеим у меня неприязнь, они сделали превосходно.
Зла на обеих дур не было у меня. На обиженных богом что обижаться? Грустно всё это и немного смешно – вот такая всегда за добро благодарность. Да и не ждал я от них благодарности, всё, что я делал, я делал из любви к своим детям. И в поступках моих корысти не было.
… но вздыхал: «И куда же смотрели мои сыновья?! О чём думали?»
Ну да, думать некогда было, торопились жениться…
Впрочем, им с ними жить, а не мне. И потому никогда о скандальных выходках снох, я ни слова ни Дмитрию, ни Илье не сказал. Недостойное дело рознь сеять в семьях своих сыновей. Только сейчас по прошествии лет об этом пишу, может прочтут и сами над собой посмеются… Всё же люди, бывает, с годами и ума набираются.
Да, итак одна пара уехала, вторая осталась, но вскорости Дима ко мне позвонил, ему надобно было в аспирантуру вернуться, и он просил меня помочь Тане закончить ремонт.
И я в третий раз приехал в Алушту, где узнал, что обмен уже состоялся, тётину квартиру Дима менял на трёхкомнатную квартиру в Тихвине. Это решение меня и удивило и разочаровало: что, он намерился навсегда себя в Тихвине похоронить?
Я всегда его убеждал, что лучше меняться даже на однокомнатную квартиру, но в Петербурге[12], и там прописаться. Работу, будучи кандидатом наук, можно было найти там в каком-либо из многочисленных институтов, да ведь ему остаться в университете на кафедре после защиты, помнится, предлагали.
… но ему виднее.
Я склонностей его и пристрастий не знаю. И жизнь так меняется быстро – мне за ней не успеть.
… Дима уезжал, и я с Таней поехал его провожать в аэропорт в Симферополь. Поездка эта лишь тем запомнилась мне, что сидел я, расслабившись на краю сиденья автобуса, обращённого назад, у площадки при входе, и на крутом повороте к аэропорту вдруг сиденье выскользнуло из-под меня, я на секунду завис в невесомости и грохнулся на днище автобуса. Дима и Таня бросились ко мне, помогая подняться, и я в глазах Тани увидел удивление и сам удивился: «Не видела она что ли, как на крутых поворотах истории, – как говаривал Сталин, – кое-кто вываливается из тележки?»
Но больше всего занимала меня мысль: не растревожатся ли ушибленные места позвоночника?
Не растревожились.
Дима ушёл на посадку, самолёт в Петербург улетел, а мы вернулись в Алушту, чтобы закончить наш косметический облегчённый ремонт.
Таня красила трубы в ванной, белила, я "облагораживал" лоджию. Заменил несколько повреждённых дощечек ограждения, зачистил и отшлифовал шкуркой перила и решил закрыть двухдюймовую щель между полом и ограждением. В дождь капли бились о выступ фундамента и брызги летели в лоджию на пол, вот я и надумал изъян этот закрыть.
А вот чем? На крыше стыки кровли с брандмауэром или трубой закрывают оцинкованным железом, стало быть, можно и здесь, но где его взять?
Пошёл я к строящимся домам, там обычно всегда можно каким либо хламом разжиться в строительном мусоре и приспособить его к нужному делу. То моток проволоки найдёшь, то цементного раствора ведро, то доску, то кусок битума… да мало ль чего на советских стройках валяется?[13]
И представьте, пошёл не напрасно. Два больших листа измятого сильно оцинкованного железа, выброшенного за ненадобностью в силу этой, вероятно, помятости. Притащил я их к своему подъезду, взял молоток, плоскогубцы и поднялся по боковой каменной лестнице всё на ту же площадку над подпорною стенкой, где всегда делал зарядку. Молотком на бетонном бордюре выправил листы. Теперь предстояло вырезать из них полосы чуть шире пяди. Опять же вопрос: чем? Ножниц для резки кровельного железа ни у кого в доме не было, да и быть не могло. К чему они квартирантам в государственном доме?
Но, долго не рассуждая, я плоскогубцами подогнул лист с обеих сторон, затем, пригибая руками к листу намеченную полоску, молотком простучал по сгибу. Следом я полоску перегнул в обратную сторону, снова в первоначальную, и так до тех пор, пока по линии излома не пошли трещины, и полоса отвалилась.
Так сделал я штук восемь полос, напильником снял равные заусеницы – оставалось полоски только прибить к ограждению, что я и сделал. И своей работой залюбовался: до того аккуратно закрыл я низ лоджии. Сделал всё, как для себя.
Что-то я собирался сделать ещё, но не сделал или делать уже ничего не осталось?
… Вот и стою я как то утром в прихожей, и о чём-то у нас с Таней зашёл разговор. Вдруг Таня в сердцах бросила мне: «Вы Диму ограбили. Всё вывезли от тёти Наташи!»
Я ошалел, возмутился: «Я ограбил? Да я вам с Димой сделал эту квартиру!»
Тут из комнаты вышла Алиса и стала мать за подол теребить, чего-то требуя от неё. Я сказал: «Не мешай нам Алиса!» – сгоряча, вероятно, резко сказал. Таня как на меня заорёт: «Не кричите на моего ребёнка! На своих можете кричать!»
Что будешь тут делать? Я прошёл в свою (дяди Ванину) комнату, собрал свои вещи и вышел.
«Ну и дела, – думал я, – заколдованная прихожая, хоть туда и не выходи. Одна сноха там понесла околесицу на меня, теперь вот вторая. Непременно Лиля о вывезенных нами ящиках с сокровищами Татьяне порассказала… Но наглость-то какова? Претендуют на долю в наследстве. С какой стати, скажите?
Если и было бы наследство какое, так оно принадлежало лишь нам, мне да Шуре, и только.
И откуда они таковы, эти женщины, злы, жадны, завистливы?! Кто их выродил? Господи, как ты от стерв подобных меня уберёг, послал, господи, встретить мне Леночку. Никогда никому она не завидовала, тем немногим довольствовалась, что было у нас, и всегда другим сострадала. Лена – женщина редкой души[14], я не только самой ею, но и душой её всегда восхищался, и был с нею так счастлив. Но, увы, далеко, далеко не все женщины таковы…
Злые люди – несчастные люди, любое доброе дело воспринимают они как злобный замысел против них, видимо потому, что сами они не способны на доброе дело, и бескорыстная доброта им кажется неестественной, дикой. Всегда они насторожены, от других только гадостей ожидают. Не бывает счастлив злой, завистливый человек, вечно гложут его страсти, пагубные для него самого, не принося ему ни покоя, ни радости.
И как же глупы они, своими руками душа своё счастье. Спустя несколько лет Лиля скажет мне замечательную фразу: «Вы, Платоновы, красивые, а мы, Кренёвы, умные».
Ну, скажите, какой умный человек о себе скажет такое?
Ладно, бог с ними!
Идя к автовокзалу, я взглянул в сторону нового крытого рынка, что чуть дальше и левее автовокзала, и решил туда заглянуть. Там меня привлекли две горки инжира, белого (желтоватого) и чёрного (фиолетово-сизого). Зная, как Лена обожает инжир, я купил ей по килограмму того и другого – оба были на вкус хороши, и я не мог ни тому, ни другому отдать предпочтенья. Положив инжир в картонную коробку, нашедшуюся у хозяйки инжира, я отправился на автовокзал и уехал в Симферополь.
День был ещё в самом начале, до отлёта самолёта оставалось часов десять, я сдал чемодан и картонку с инжиром в камеру хранения и, купив билет до Луганска, пошёл слоняться по городу.
В первом же переулке продавщица продавала чёрный виноград по государственной баснословно низкой цене, семьдесят копеек за килограмм. Я купил два килограмма, продавщица положила грозди в прозрачный пакет, с ним я и дошёл до ближайшей столовой. Там я немного перекусил, потом взял с раздачи поднос, выложил на него виноград, над умывальником вымыл виноград под струёй, ополоснул и пакет, отряхнул их и сложил грозди обратно в пакет, конечно, попробовав. Виноград оказался очень вкусным, сладчайшим, , как в стародавние времена, не то, что продававшаяся на рынке в Алуште сейчас нахваливаемая торговками пресловутая "Италия", вытеснившая с тамошних виноградников заражённые филлоксерой прежние чудесные сорта винограда.
Ходя с этим пакетом, я и питался виноградом до вечера. Хождение моё не было вовсе случайным. Оно имело определённую цель. В хозяйственном магазине продавались наборы столовых приборов на двенадцать персон. Ложки, ложечки, разнообразные вилки, ножи, разливательные ложки, плоские лопаточки, употребляемые для подачи ломтиков торта, ещё что-то, назначения чего я не знал. И до того всё это было красиво, сияло что я даже подивился: неужели в Союзе могли сделать прелесть такую? И нестерпимо захотелось мне такой набор Лене в подарок купить. А денег не было. И стоили-то наборы не так уж и дорого, сто двадцать рублей, если память не изменяет, но не было в кармане и половины того у меня.
Рядом с магазином оказалась сберкасса, а в ней большие карточки нового десятирублёвого лото с главным выигрышем – легковой машиной люкс – "Мерседес" за семьсот тысяч рублей. На Мерседес рассчитывать, конечно, трудно, но вот если б рублей сто, лучше тысячу, выиграть, то можно было купить для Лены очень мне понравившийся подарок. И я купил карточку. Стёр слой, и действительно выиграл. Десять рублей. Памятуя, что два выигрыша подряд встречаются многократно реже, чем один, я покинул сберкассу, но намерения своего не оставил. Углубляясь в улицы Симферополя, я выспрашивал у прохожих, где ближайшая сберкасса, шёл к ней, покупал карточку и или выигрывал десять рублей (то есть свои возвращал), или проигрывал. От хождения этого я очень устал и сообразил, наконец, что целесообразнее по улицам не ходить, а ездить по ним на автобусе или трамвае. Проезжая мимо очередной сберегательной кассы, я на следующей за ней остановке выходил, возвращался назад, покупал карточку (с тем же успехом!), шёл на остановку, ехал дальше по городу. К вечеру я полгорода исколесил и в пух проигрался. Оставалась какая-нибудь десятка в кармане. Поиски счастья пришлось прекратить.
До отлёта самолёта оставалось ещё часа два, и от нечего делать я решил заехать к Микериной Оле, Лениной ученице, которая с Леной переписку вела. Адрес был у меня, и я поехал по этому адресу. Двенадцатиэтажный дом её я нашёл на окраине среди новостроек, отсчитал у подъезда, на каком этаже должна быть квартира, оказалось, что на четвёртом, поднялся по лестнице, позвонил. Раз, второй, третий – никто не откликнулся, Оли не было дома. Жаль, а я, грешным делом, надеялся у неё слегка подкрепиться. Написав записку, что я был, но, к сожалению, её не застал, я передал в записке Оле привет от Елены Анатольевны, свернул записку и, всунув в ручку двери, отчалил уже прямой дорогой в аэропорт.
Прибыл я за час до посадки, лениво скучая, сидел в зале ожидания на втором этаже, рассматривая пассажиров, проходящих мимо меня к коридору в конце зала и далее к петербургскому самолёту, на который производилась посадка. Поток пассажиров редел, и иссяк совершенно: посадка заканчивалась.
Вдруг в зал вбежал раскрасневшийся молодой человек среднего роста в сером костюме и с дорогим кожаным чемоданом в правой руке. Лёгкое синтетическое пальто, наподобие того стёганого халата, что был на Диме в день его свадьбы, было у него перекинуто через ту же правую руку, в которой он держал чемодан, в левой руке у него был зажат паспорт с билетом. Вскочив в зал, он, не переведя духу, помчался к "посадочному" коридору, где минут пять назад скрылся последний пассажир его рейса. Я следил глазами за ним. В тот момент, когда он пробегал возле меня, пальто соскользнуло с его руки и упало, он этого не заметил и исчез в сумраке коридора. Обведя взором ряды кресел, в которых дремало или читало газеты всего несколько лиц, и убедившись, что этого происшествия никто не заметил, я с любопытством стал поглядывать на пальто, лежавшее на полу рядом со мною. С этого и началось моё нравственное падение. «Подожду, – думал я, – если он не вернётся и улетит, я подберу пальто, как своё». Мысль, что у меня будет демисезонное тёплое и лёгонькое пальто грела мне сердце, я предвкушал тот момент, когда его подниму и переброшу через рукав. Что же со мною случилось? Раньше я бы немедленно поднял пальто и побежал вслед пассажиру с криком: «Гражданин, вы пальто потеряли!» Неужели бытие в самом деле всегда определяет сознание?! В том, что оно определяет, я, в общем, не сомневался, но полагал, что изредка и сознание определяет бытие человека. Именно таким человеком, сознание которого определяет его бытие, я всегда себя мыслил. Были, правда, грешки и в моём бытии, пособничество в умыкании хлебных буханок, вынос зёрен пшеницы в чувяках и с виноградом кошёлки с колхозного виноградника. Да, ещё трансформатор!.. Но его я вернул. И ещё сахар, яблоки и печенье из склада. Но потом-то, потом я ведь был совершенно безгрешен! Правда денег у меня стало много и не стало надобности что-либо умыкать. Э-э-э… а ведь и тогда совершал я поступки не совсем благовидные, разумеется, ради общего дела, как с замером угля. Ради рабочих, конечно, старался, но ведь и ради себя, премию и я получал. Правда, Плешаков резал мою премию беспощадно, так что это моё деяние можно расценивать и как акт законной мести ему, хотя ни о какой мести тогда я не думал.
Да, запретил гостиницу оплачивать за меня, но в бесплатных банкетах и пикниках участвовал. Как же, нельзя быть белой вороной и "с волками жить – по-волчьи выть". Нахально положил в портфель две бутылки беспризорного коньяка. Его бы, конечно, призрели, но против факта, как говорят, не пойдёшь. Да, пакостно было видеть, как коллеги требовали себе в Доме Техники незаконные командировки и оплату их соответственно, когда ездили на курсы в ЦК, и я этого для себя делать не стал. А вот уходя из обкома, злоупотребил уже не существующим служебным положением: заказал и получил без оплаты шкафчик для мойки, встроенный шкаф в коридорчик у кухни, стеллаж для книг, стёкла в лоджию, в подвал полки, балки и доски для пола. А бесплатный месячный отдых с Леной и Димой в шахтёрском профилактории в "Донецкой Швейцарии"[15]? А и после хлестаковщиной занимался, добиваясь для Димы путёвки в Солотвино, направления для обследования ребят в детской клинике института имени Сеченова в Москве, наводя справки в ЦК и Минвузе и пресекая чиновничью отсебятину.
Да, таких вот грехов за мною немало водилось. Но ведь и оправдания были: мелочишка всё это, а и за деньги необходимое часто невозможно купить, и прав своих без поддержки с самого верху не отстоять, не изобразив хотя бы видимость этой поддержки, и жену и ребят, и себя самого не подлечишь. Так чтó, бытие определяет сознание? Да нет, сознанием понимал, неприглядность подобных поступков. И жить хотел иначе. Однако же не сидеть, сложа руки, беспомощно озираясь на мир, полный несправедливостей? Приходилось к условиям применяться. А вообще всегда старался быть честным, никогда не сделал плохого ни одному человеку, никого не обидел и словом не оскорбил.
И когда обстоятельства позволяли, открыто боролся с несправедливостью. Вот-вот, когда обстоятельства позволяли, а так – "диссидентствовал", держа кукиш в кармане. Сложна жизнь человеческая. Хочется жить так, а приходится – этак! Нет, тут что-то не то – с такой мыслью далеко можно зайти и всё оправдать…
… но иллюзиям моим не суждено было сбыться, через несколько секунд молодой человек прибежал, подхватил пальто и умчался обратно.
В Луганске я торжественно вручил Лене подарок – инжир. Она сразу предложила сообща разделаться с ним, но я предложение отклонил: в Алуште наелся. Для того ли его вёз сюда? Нет, мне именно Леночку хотелось инжиром полакомить. Ела она с удовольствием, и мне приятно было смотреть, как она ест. Если бы я мог почаще хотя бы такие малые радости ей доставлять! Не подумайте, что я комплексую по этому поводу. Леночка ни разу не выказала, ни малейшего недовольства мною, невысоким общественным моим положением, малым заработком, так что я даже и заподозрить такого недовольства не мог, и комплексов у меня никаких никогда не могло и возникнуть.
Сразу же после этого я явился в обком, где царила необычная суета, упаковывались бумаги, мчались по коридорам курьеры – всё свидетельствовало о спешке, в которой обкомовцы покидали хорошо ими обжитое здание. В секторе учёта отдела партийной работы я подал заявления с просьбой исключить меня из числа членов компартии Украины, так как я не хочу состоять в преступной организации, повернулся, ушёл.
… после драки кулаками…
Так закончилось моё пребывание в КПСС, с которой когда-то были связаны несбывшиеся надежды на процветание государства.
… Всё же удивительно в тот год мне везло в лотереях. Зайдя по какой-то надобности на почту, я увидел в сберкассе[16] те же самые, что и в Симферополе, карточки, размером вдвое больше карточек "Детского фонда". Главный выигрыш тут, как уже сказано было, автомобиль "Мерседес". Ну разве удержишься от соблазна счастье своё испытать? Я выложил десять рублей, стёр с карточки напыление и увидел, что выиграл… десять рублей. Следуя правилу после выигрыша немедленно уходить, я отправился в следующую сберкассу и снова выиграл десять рублей. За второй последовала третья, четвёртая… Так я десять сберкасс в городе обошёл и везде с первого раза выигрывал десять рублей. В это трудно поверить. Вероятность выиграть десять раз подряд ниже вероятности выиграть "Мерседес", тем не менее "Мерседес" я не выиграл, а выиграл лишь сто рублей, сто рублей заплатив, и ни с чем (но ни копейки и не проиграв) вернулся домой.
… В годовщину свадьбы Ильи нас пригласили в Уткино. "Молодые" были уже там, мы с Леной добирались одни. До Перевальска в самом начале доехали мы рейсовым автобусом, там бродили по небольшой пыльной площади у автостанции, расспрашивая как попасть в Уткино, и долго толком нам никто ничего не мог сказать. Потом всё же узнали, что автобус до Уткино или едущий через Уткино будет часа через два. Было жарко. Солнце палило что есть мочи, и мы укрывались от него в тени справа от длинного строения автостанции под полутораметровой каменной оградой, за которой был сад, и тени верхушек деревьев из сада падали на асфальт, где мы сидели. В указанное нам время мы снова вышли на площадь, от одного автобуса шли к другому, выспрашивая какой из них идёт в Уткино. Наконец таковой отыскался, мы влезли в него и по пыльной дороге среди такого же пыльного и незначительного пейзажа поехали в южном направлении от Перевальска. В большом селе Селезнёвка мы проехали мимо церкви, и Лена сказала, что в ней венчались Лиля с Ильёй. Следом невдалеке было и село Уткино, маленькая деревенька по сути, с "усадьбами", разбросанными на, как показалось мне, пустынном пологом склоне с чахлой зеленью. По склону тёк узенький ручеёк, вносивший некое оживление в замершем от зноя пространстве.
Нам указали, где дом Кренёвых, и мы прошли к нему по тропинке мимо гусей, которые по заведённому у гусей противному обычаю вытянули в нашу сторону змеиные шеи, шипя и норовя ущипнуть крепким клювом.
Дом выходил спальней на улицу, горницей – во двор, во дворе против дома скотный сарай, где содержались корова, куры и свиньи, впрочем, точно не помню, сколько было свиней, может быть только одна. Сейчас коровы не было видно, в стаде была, свинья лежала у стенки сарая, куры разбрелись по двору, клювами деловито долбя сор на земле.
От сарая ветерок доносил "аромат" свиного навоза, запаха непревзойдённого по вони своей. Мама, соседи наши в Костромской тоже держали свиней, но неприятных благоуханий я там не чувствовал. Впервые узнал, как это выглядит, проезжая мимо свинофермы колхоза в Луганске… Еле выдержал, пока наш грузовик не вырывался из зоны влияния…
Жужжали мухи, на всём лежала жаркая августовская лень.
Мы познакомились с родителями Лили. Мама её, Нина Ивановна, среднего роста, разговорчивая, доброжелательная, произвела впечатление женщины очень разумной[17]. Отец, Василий Петрович, маленький худенький мужичок особого впечатления не произвёл, однако видно было, что это работящий незлой человек, а это тоже немало. Знакомя с хозяйством, они рассказали о трагедии, когда-то случившейся в их семье. Старшая сестра Лили малышкой упала в колодец на огороде и утонула.
Я позже прошёл еле приметною тропкой в траве со двора в огород по-над плетнём, отделявшим участок соседей, и вышел к колодцу. На земле лежал один венец сруба, накрытого крышкой и запертого на замок. «Замок видно с того самого дикого случая, – подумал я, содрогаясь, – а крышка… возможно и крышки не было в те времена». Но хотел бы я видеть того, кто колодец этот копал, как бездумно, сруб не закрыв, оставил его в двух вершках от земли? Обычно сруб доводили до пояса…
К сумеркам за длинным накрытым белыми скатертями ярко освещённым столом – тени сбивались к углам комнаты – собрались гости, соседи и родные Кренёвых, среди которых был Лилин брат, старенькие бабушка и дедушка, харьковского брата среди них не было. Помнится, на столе стояли высокие двухлитровые бутыли с самогоном – кто же из уважающих себя людей в то время его не варил? Мне налили в стакан, я отхлебнул, и отставил. По крепости самогон был хорош, но сивухой вонял отвратительно. Не чета тому самогону, которым меня в шестьдесят втором году старик угощал в палате больницы. Но отыскалась бутылка водки и для меня, и во весь вечер я пил только водку и от этого, видно, в голове полная пустота. Нет, ясно представляется мне, что нас с Леной поместили в спальне с окошком на улицу, луну в этом окошке, на полу тени оконного переплёта и в них серебристый лунный расплав.
Ни завтрашнего дня, ни отъезда в голове тоже нет
Возмутительный грабёж трудящихся масс, проводящийся в Союзе с апреля, побудил меня, наконец, к деятельной борьбе. В отместку я начал грабёж государственных магазинов. Грабил я плодоовощные отделы. Осень, как известно, пора заготовки овощей, фруктов на зиму, в основном в виде банок с соками, джемами, повидлом, компотами. Мы обычно закупали до сотни трёхлитровых баллонов, не говоря уже о банках литровых и полулитровых. В этом году на наши денежки столько нам было не закупить. И вот однажды, придя с сумкой-каталкой за покупками в гастроном "Луганский" (гастроном на улице Коцюбинского вместо "Ворошиловградского" стал так называться), я ощутимо почувствовал, что за те же самые деньги теперь я могу купить вдвое меньше того, что мне было нужно. Озлобясь, я такую выкинул штуку: в том крыле гастронома, где продавали соки и прочее, я взял из контейнера с откинутой крышкой (они все стояли открытыми), озираясь: не обращает ли кто внимание на меня, четыре баллона с томатным соком – они аккурат на дне сумки-каталки у меня уместились, на них я поставил шесть банок яблочного сока, а на те – восемь полулитровых баночек яблочного повидла, и пошёл к кассирше, стоявшей за высокой, почти на уровне её глаз, стеклянной витринкой в углу этого зала и рассчитывавшей покупателей. Подкатив каталку вплотную к барьерчику, на котором витринка, я стал выставлять на неё баночки с повидлом, затем с яблочным соком, а баллоны с томатным соком не выставил. Расплатившись, я в обратном порядке спустил всё в каталку и увёз купленной домой, не испытав угрызения совести[18]. В кармане у меня остались деньги за четыре баллона, которые я мог использовать на дополнительные заготовки на зиму, а частично и выкроить на лотерею. Мне это понравилось, и я стал проделывать подобные операции ежедневно, делая покупки каждый раз в другом магазине, по широкой спирали удаляясь всё дальше и дальше от дома. Я уже так обнаглел, что выставлял только верхний ряд баночек, основная "покупка" мне доставалась бесплатно. Постепенно погреб наш наполнялся, Картошка, которую мы как всегда купили на рынке, была засыпана в большой нижний отсек, рядом в мешках лежала капуста. Лук в венках был подвешен у потолка, морковь зарыта в ящик с песком, а на полках громоздились бутыли, баллоны, банки и баночки. В них литров сто томатного сока, столько же яблочного, и десятки банок с яблочными, вишнёвыми, абрикосовыми компотами. До сотни баночек с джемами, вареньями и повидлом, яблочным в основном. Ставшие привычными, похождения мои стёрлись из памяти, очевидно, они были в чём-то похожи.
Запомнилась мне покупка, в Камброде, в маленьком овощном магазине. Там была довольно большая комната слева от входа, и слева же её ограждал барьер поверху довольно широкий, тянувшийся к кассе, бывшей против входной двери. Люди шли в комнату-зальчик, обходя кассу справа, а возвращались, проходя мимо кассы слева, и там же расплачивались за покупки. Войдя в магазин, я увидел, что раскрытые контейнеры с банками стоят рядом с барьером, и большой был соблазн мимо кассы в зальчик не заходить. Видя, что кассирша занята покупателями и не смотрит в мою сторону, я, протянув руку через барьер, начал вытаскивать из контейнера банки и ставить их на верх барьера, бросая косые взгляды на продавщицу-кассиршу: она в мою сторону ни разу не глянула, также как и покупатели, занятые своими делами, то есть выбором им необходимых продуктов. Я спокойно опустил банки в каталку, заполнив все три "этажа" и накрыв сумку матерчатой крышкой. На это тоже внимания не обратили. Постояв для приличия, будто зал озираю, я повернулся и вышел, увозя сумку с собой, на этот раз ничего не потратив на эту добычу. Эх, что не говори, а в воровстве есть острые ощущения, есть свой азарт и своя радость, когда "дело" удаётся успешно.
Так, по-моему, ноябрь месяц прошёл, погреб полностью был заполнен, и уже ненужно вроде бы ничего, но ненасытно желание добавить к добытому ещё и ещё. Начав воровать, я не мог сразу остановиться.
В предпоследний воровской свой поход я вновь посетил гастроном на улице Коцюбинского. На этот раз я вошёл в общий зал, где продавали кефир, там тоже были контейнеры с соками. Загрузившись и сумку закрыв, я увидел, что к кассе мне не пробиться, там люди, расхватавшие только что привезённый кефир, двухсотчеловечной толпой с трёх сторон осаждала конторку кассирши (к четвёртой путь был перекрыт металлическим ограждением). Как всегда осторожный, твёрдо зная, что никем не замечен, я решил выйти в проход в заграждении правее кассирши, там, где люди свободно входили и выходили из зала. Я туда покатил, и как раз в самом проходе был остановлен женщиной выбежавшей из зала. Я не помню, что именно тогда она закричала, ну что-то вроде того, что я пытаюсь вывезти, не заплатив, или даже украл содержимое сумки. Словом, пыталась учинить мне скандал, на что я реагировал выдержанно, спокойно: «Вы посмотрите, – указал я на кассу, – мне же к ней не пробиться. А стоять мне тяжело, я инвалид. Вот я и думал сзади подъехать к кассирше, показать ей удостоверение и без очереди заплатить. Бдительная служительница ещё пыталась меня уличать, но спесь её моим спокойными ответом и "безупречной логикой мысли" была уже сбита, она не нашла поддержки у привлечённых назревавшим скандалом, тон сбавила, я проехал к кассе и заплатил.
Очевидно, я не был одинок в поисках лёгкой наживы, у меня нашлось вероятно немало последователей[19], в магазинах заметили недостачу и организовали надзор. Но я этого сразу не понял.
Следующий набег я совершил вечером в магазин в квартале Шевченко, ну, не внутри квартала, а с краю его, на бывшей Девятнадцатой линии (новое названье забыл) в первом ряду квартальных домов.
Там я, косясь и не замечая ничего подозрительного, взял в проходе восемь баллонов яблочного и томатного соков (больше баллонов в каталке не помещалось), подъехал к барьеру с кассиршей, выставил на барьер перед ней четыре баллона, и в этот момент из людского потока выскочила и побежала ко мне проворная надзирательница: «Я видела, что вы поставили в сумку восемь баллонов, а расплачиваетесь за четыре. Вы четыре баллона украли!» Сердце у меня так и упало – попался!» Счастье моё, что она слишком поторопилась, я ещё деньги не вынимал. «Но я не успел ещё вытащить их из сумки, – ответствовал я, стараясь вести себя спокойно, не выдавая панического волнения, меня охватившего, – я и деньги ещё не достал, – сказал я, нагибаясь и вытаскивая остальные четыре баллона". Дама, однако ж, не унималась, продолжала настаивать: «Вы украли!» «Ну как же украл, если я за них деньги плачу", – сказал я, понимая, что единственное спасение моё в наглости. Расплатившись, я мигом убрался из магазина – слава богу, что никого из знакомых там не было. Вот был бы позор!
С этого дня я занятие своё прекратил. Навсегда. Что это за помешательство было? Никогда в жизни такого не допускал, не опускался до откровенного воровства. Э-э, да полно… А не выносил ли буханки из будки, а не таскал в чувяках зерно, карманы сахаром не засыпал? Утешался, что не у людей, у государства ворую. Но ведь и против частной собственности мелкие проступки не совершал? Не воровал ли груши в чужом саду, а сирень не обламывал?
… значит, почва была.
… и были задатки.
За этот октябрь и ноябрь мне стыдно невыносимо, но что было, то было, из песни слова не выкинешь!
Никогда о своём падении раньше не говорил, но стоит ли лгать перед вечностью? Никогда не старался казаться лучше, чем был, но и грехов своих ранее не выпячивал.
… А между тем.
… А между тем события, приобретя угрожающий характер, развивались катастрофически. На первое декабря были назначены выборы Президента Украины и одновременно Всеукраинский референдум о независимости Украины. Тут только я словно опамятовался от сна.
На Театральной площади перед бывшим обкомом по вечерам – не пробиться! С трибуны выступали ораторы, их прерывали, кричали: «Долой!» Им на смену поднимались другие. Призывали. Убеждали. Пугали. Площадь бурлила, в яростных спорах голоса поднимались до крика и, сорвавшись, опускались до хрипоты. Националисты, нагрянувшие с Западной Украины, раздавали листовки с таблицами производства продукции (стали, каменного угля, зерна, сахарной свёклы и так далее) на душу населения в Украине[20], в Англии, Германии, Франции и Италии. И везде выходило, что Украина занимала либо первое место, либо второе. «Вот, – кричали они, – посмотрите, мы могли бы жить не хуже, чем живут люди в Европе, если бы Россия не грабила Украину! В независимой Украине мы станем жить, как они!» На это я им решительно возражал: «Да, верно всё в ваших таблицах, но сталь выплавляется на Украине с помощью российского газа, для угольных шахт крепёжный лес идёт из России, как, кстати, и электричество, для выращивания зерна используются российские удобрения, нефть для нефтеперегонных заводов. Если Россия перестанет это всё поставлять Украине, то сколько произведут в нашей державе угля, стали, бензина, зерна? А если нужное будете у России или где-то ещё покупать за тот же уголь, сталь, сахар, зерно – то потрудитесь-ка посчитать, сколько останется на украинскую душу?
Первого декабря всех претендентов на президентство, а их было шесть, мы всей семьёй вычеркнули из бюллетеней, проголосовав против всех. И против независимости тоже проголосовали.
Но народ оказался глупей, чем мы о нём думали. Уши развесил. Басням поверил. Уж Луганская-то область, а также Харьковская, Донецкая, Днепропетровская, Крымская, думал я, где большинство населения русскоговорящие или русские, проголосует против незалежности Украïны. Не тут-то было. Даже в Крыму сторонники незалежности перевалили за половину, хотя и чуть-чуть. В остальной Украïне их перемога была подавляющей – от семидесяти до девяноста процентов поданных голосов.
Президентом был избран бывший член Политбюро, секретарь ЦК Компартии Украины, председатель Верховной Рады Леонид Макарович Кравчук. Премьер-министром стал Витольд Павлович Фокин[21], собственно уже бывший Председателем Совета Министров Украины с прошлого года.
Восьмого декабря руководители России, Украины, Беларуси на встрече в Беловежской пуще, проведенной втайне от Президента СССР, подписывают "Соглашение о создании Содружества независимых государств" и фактической ликвидации СССР.
В заявлении глав государств, учредителей СССР в 1922 году, Республики Беларусь, РСФСР, Украины говорится:
Мы, руководители Республики Беларусь, РСФСР, Украины,
– отмечая, что переговоры о подготовке нового союзного договора зашли в тупик, объективный процесс выхода республик из Союза ССР и образование независимых государств стал реальным фактом;
– констатируя, что недальновидная политика центра привела к глубокому экономическому и политическому кризису, к развалу производства, катастрофическому понижению жизненного уровня практически всех слоев жизни общества;
заявляем об образовании Содружества независимых государств, о чем сторонами 8 декабря 1991 года подписано соглашение.
Вечером двадцать пятого декабря Михаил Сергеевич Горбачёв выступает по телевидению с заявлением о своей отставке с поста Президента СССР.
… а во время его выступления с неприличной поспешностью в Московском Кремле с флагштоков спускаю флаги СССР и поднимают флаги России.
Государство, в котором я родился и жил, перестало существовать.
… "перестройка" закончилась, наступала новая жизнь.
ПРИЛОЖЕНИЯ
УКАЗ
вице-президента СССР
В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей Президента СССР на основании статьи 127/7 Конституции СССР вступил в исполнение обязанностей Президента СССР с 19 августа 1991 года.
Вице-президент СССР Г. И. ЯНАЕВ
18 августа 1991 года.
ЗАЯВЛЕНИЕ СОВЕТСКОГО РУКОВОДСТВА
В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем обязанностей Президента СССР и переходом в соответствии со статьей 1277 Конституции СССР полномочий Президента Союза ССР к вице-президенту СССР Янаеву Геннадию Ивановичу:
в целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего Отечества; исходя из результатов всенародного референдума о сохранении Союза Советских Социалистических Республик; руководствуясь жизненно важными интересами народов нашей Родины, всех советских людей, заявляем:
1. В соответствии со статьей 1273 Конституции СССР и статьей 2 Закона СССР "О правовом режиме чрезвычайного положения", и идя навстречу требованиям широких слоев населения о необходимости принятия самых решительных мер по предотвращению сползания общества к общенациональной катастрофе, обеспечения законности и порядка, ввести чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР на срок 6 месяцев с 4 часов по московскому времени 19 августа 1991 года.
2. Установить, что на всей территории СССР безусловное верховенство имеют Конституция СССР и законы Союза ССР.
3. Для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения образовать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР) в следующем составе: Бакланов О. Д. – первый заместитель председателя Совета обороны СССР, Крючков В. А. – председатель КГБ СССР, Павлов В. С. – премьер-министр СССР, Пуго Б. К. – министр внутренних дел СССР, Стародубцев В. А. – председатель Крестьянского союза СССР, Тизяков А. И. – президент Ассоциации государственных предприятий и объектов промышленности, строительства, транспорта и связи СССР, Язов Д. Т. – министр обороны СССР, Янаев Г. И. – и о. Президента СССР.
4. Установить, что решения ГКЧП СССР обязательны для неукоснительного исполнения всеми органами власти и управления, должностными лицами и гражданами на всей территории Союза ССР.
Г. ЯНАЕВ, В.ПАВЛОВ, О. БАКЛАНОВ.
18 августа 1991 года
Обращение к советскому народу
Соотечественники! Граждане Советского Союза!
В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обращаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! Начатая по инициативе М. С. Горбачева политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу стала неуправляемой.
Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой. Растоптаны результаты общенационального референдума о единстве Отечества. Циничная спекуляция на национальных чувствах – лишь ширма для удовлетворения амбиций. Ни сегодняшние беды своих народов, ни их завтрашний день не беспокоят политических авантюристов. Создавая обстановку морально-политического террора и пытаясь прикрыться щитом народного доверия, они забывают, что осуждаемые и разрываемые ими связи устанавливались на основе куда более широкой народной поддержки, прошедшей к тому же многовековую проверку историей. Сегодня те, кто по существу ведет дело к свержению конституционного строя, должны ответить перед матерями и отцами за гибель многих сотен жертв межнациональных конфликтов. На их совести искалеченные судьбы более полумиллиона беженцев. Из-за них потеряли покой и радость жизни десятки миллионов советских людей, еще вчера живших в единой семье, а сегодня оказавшихся в собственном доме изгоями. Каким быть общественному строю, должен решать народ, а его пытаются лишить этого права.
Вместо того, чтобы заботиться о безопасности и благополучии каждого гражданина и всего общества, нередко люди, в чьих руках оказалась власть, используют ее в чуждых народу интересах, как средство беспринципного самоутверждения. Потоки слов, горы заявлений и обещаний только подчеркивают скудость и убогость практических дел. Инфляция власти страшнее, чем всякая иная, разрушает наше государство, общество. Каждый гражданин чувствует растущую неуверенность в завтрашнем дне, глубокую тревогу за будущее своих детей.
Кризис власти катастрофически сказался на экономике. Хаотичное, стихийное скольжение к рынку вызвало взрыв эгоизма: регионального, ведомственного, группового и личного. Война законов и поощрение центробежных тенденций обернулись разрушением единого народнохозяйственного механизма, складывавшегося десятилетиями. Результатом стали резкое падение уровня жизни подавляющего большинства советских людей, расцвет спекуляции и теневой экономики. Давно пора сказать людям правду, если не принять срочных и решительных мер по стабилизации экономики, то в самом недалеком времени неизбежен голод и новый виток обнищания, от которых один шаг до массовых проявлений стихийного недовольства с разрушительными последствиями. Только безответственные люди могут уповать на некую помощь из-за границы. Никакие подачки не решат наших проблем, спасение в наших собственных руках. Настало время измерять авторитет каждого человека или организации реальным вкладом в восстановление и развитие народного хозяйства.
Долгие годы со всех сторон мы слышим заклинания о приверженности интересам личности, заботе о ее правах, социальной защищенности. На деле же человек оказался униженным, ущемленным в реальных правах и возможностях, доведенным до отчаяния.
На глазах теряют вес и эффективность все демократические институты, созданные народным волеизъявлением. Это результат целенаправленных действий тех, кто, грубо попирая Основной Закон СССР, фактически совершает антиконституционный переворот и тянется к необузданной личной диктатуре. Префектуры, мэрии и другие противозаконные структуры все больше явочным путем подменяют собой избранные народом Советы.
Идет наступление на права трудящихся. Права на труд, образование, здравоохранение, жилье, отдых поставлены под вопрос.
Даже элементарная личная безопасность людей все больше и больше оказывается под угрозой. Преступность быстро растет, организуется и политизируется. Страна погружается в пучину насилия и беззакония. Никогда в истории страны не получали такого размаха пропаганда секса и насилия, ставящие под угрозу здоровье и жизнь будущих поколений. Миллионы людей требуют принятия мер против спрута преступности и вопиющей безнравственности.
Углубляющаяся дестабилизация политической и экономической обстановки в Советском Союзе подрывает наши позиции в мире. Кое-где послышались реваншистские нотки, выдвигаются требования о пересмотре наших границ. Раздаются даже голоса о расчленении Советского Союза и о возможности установления международной опеки над отдельными объектами и районами страны. Такова горькая реальность Еще вчера советский человек, оказавшийся за границей, чувствовал себя достойным гражданином влиятельного и уважаемого государства. Ныне он – зачастую иностранец второго класса, обращение с которым несет печать пренебрежения либо сочувствия.
Гордость и честь советского человека должны быть восстановлены в полном объеме.
Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР полностью отдает себе отчет в глубине поразившего нашу страну кризиса, он принимает на себя ответственность за судьбу Родины и преисполнен решимости принять самые серьезные меры по скорейшему выводу государства и общества из кризиса.
Мы обещаем провести широкое всенародное обсуждение проекта нового Союзного договора. Каждый будет иметь право и возможность в спокойной обстановке осмыслить этот важнейший акт и определиться по нему, ибо от того, каким станет Союз, будет зависеть судьба многочисленных народов нашей великой Родины
Мы намерены незамедлительно восстановить законность и правопорядок, положить конец кровопролитию, объявить беспощадную войну уголовному миру, искоренять позорные явления, дискредитирующие наше общество и унижающие советских граждан. Мы очистим улицы наших городов от преступных элементов, положим конец произволу расхитителей народного добра.
Мы выступаем за истинно демократические процессы, за последовательную политику реформ, ведущую к обновлению нашей Родины, к ее экономическому и социальному процветанию, которое позволит ей занять достойное место в мировом сообществе наций.
Развитие страны не должно строиться на падении жизненного уровня населения В здоровом обществе станет нормой постоянное повышение благосостояния всех граждан.
Не ослабляя заботы об укреплении и защите прав личности, мы сосредоточим внимание на защите интересов самых широких слоев населения, тех, по кому больше всего ударили инфляция, дезорганизация производства, коррупция и преступность.
Развивая многоукладный характер народного хозяйства, мы будем поддерживать и частное предпринимательство, предоставляя ему необходимые возможности для развития производства и сферы услуг.
Нашей первоочередной заботой станет решение продовольственной и жилищной проблем. Все имеющиеся силы будут мобилизованы на удовлетворение этих самых насущных потребностей народа.
Мы призываем рабочих, крестьян, трудовую интеллигенцию, всех советских людей в кратчайший срок восстановить трудовую дисциплину и порядок, поднять уровень производства, чтобы затем решительно двинуться вперед. От этого зависит наша жизнь и будущее наших детей и внуков, судьба Отечества.
Мы являемся миролюбивой страной и будем неукоснительно соблюдать все взятые на себя обязательства. У нас нет ни к кому никаких притязаний. Мы хотим жить со всеми в мире и дружбе. Но мы твердо заявляем, что никогда и никому не будет позволено покушаться на наш суверенитет, независимость и территориальную целостность. Всякие попытки говорить с нашей страной языком диктата, от кого бы они ни исходили, будут решительно пресекаться.
Наш многонациональный народ веками жил исполненный гордости за свою Родину, мы не стыдились своих патриотических чувств и считаем естественным и законным растить нынешнее и грядущее поколения граждан нашей великой державы в этом духе.
Бездействовать в этот критический для судеб Отечества час – значит взять на себя тяжелую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия. Каждый, кому дорога наша Родина, кто хочет жить и трудиться в обстановке спокойствия и уверенности, кто не приемлет продолжения кровавых межнациональных конфликтов, кто видит свое Отечество в будущем независимым и процветающим, должен сделать единственно правильный выбор. Мы зовем всех истинных патриотов, людей доброй воли положить конец нынешнему смутному времени.
Призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед Родиной и оказать всемерную поддержку Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса.
Конструктивные предложения общественно-политических организаций, трудовых коллективов и граждан будут с благодарностью приняты как проявление их патриотической готовности деятельно участвовать в восстановлении вековой дружбы в единой семье братских народов и возрождении Отечества.
Государственный комитет
по чрезвычайному положению в СССР.
18 августа 1991 года.
Соглашение о создании Содружества
Независимых Государств
от 8 декабря 1991 года
Мы, Республика Беларусь, Российская Федерация (РСФСР), Украина как государства – учредители Союза ССР, подписавшие Союзный Договор 1922 года, далее именуемые Высокими Договаривающимися Сторонами, констатируем, что Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование.
Основываясь на исторической общности наших народов и сложившихся между ними связях, учитывая двусторонние договоры, заключенные между Высокими Договаривающимися Сторонами,
стремясь построить демократические правовые государства,
намереваясь развивать свои отношения на основе взаимного признания и уважения государственного суверенитета, неотъемлемого права на самоопределение, принципов равноправия и невмешательства во внутренние дела, отказа от применения силы, экономических или любых других методов давления, урегулирования спорных проблем согласительными средствами, других общепризнанных принципов и норм международного права,
считая, что дальнейшее развитие и укрепление отношений дружбы, добрососедства и взаимовыгодного сотрудничества между нашими государствами отвечают коренным национальным интересам их народов и служат делу мира и безопасности,
подтверждая свою приверженность целям и принципам Устава Организации Объединенных Наций, Хельсинкского Заключительного акта и других документов Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе,
обязуясь соблюдать общепризнанные международные нормы о правах человека и народов, договорились о нижеследующем:
Статья 1
Высокие Договаривающиеся Стороны образуют Содружество Независимых Государств.
Статья 2
Высокие Договаривающиеся Стороны гарантируют своим гражданам независимо от их национальности или иных различий равные права и свободы. Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон гарантирует гражданам других Сторон, а также лицам без гражданства, проживающим на ее территории, независимо от их национальной принадлежности или иных различий гражданские, политические, социальные, экономические и культурные права и свободы в соответствии с общепризнанными международными нормами о правах человека.
Статья 3
Высокие Договаривающиеся Стороны, желая способствовать выражению, сохранению и развитию этнической, культурной, языковой и религиозной самобытности населяющих их территории национальных меньшинств и сложившихся уникальных этнокультурных регионов, берут их под свою защиту.
Статья 4
Высокие Договаривающиеся Стороны будут развивать равноправное и взаимовыгодное сотрудничество своих народов и государств в области политики, экономики, культуры, образования, здравоохранения, охраны окружающей среды, науки, торговли, в гуманитарной и иных областях, содействовать широкому информационному обмену, добросовестно и неукоснительно соблюдать взаимные обязательства. Стороны считают необходимым заключить соглашения о сотрудничестве в указанных областях.
Статья 5
Высокие Договаривающиеся Стороны признают и уважают территориальную целостность друг друга и неприкосновенность существующих границ в рамках содружества. Они гарантируют открытость границ, свободу передвижения граждан и передачи информации в рамках Содружества.
Статья 6
Государства – члены Содружества будут сотрудничать в обеспечении международного мира и безопасности, осуществлении эффективных мер сокращения вооружений и военных расходов. Они стремятся к ликвидации всех ядерных вооружений, всеобщему и полному разоружению под строгим международным контролем. Стороны будут уважать стремление друг друга к достижению статуса безъядерной зоны и нейтрального государства. Государства – члены Содружества будут сохранять и поддерживать под объединенным командованием общее военно-стратегическое пространство, включая единый контроль над ядерным оружием, порядок осуществления которого регулируется специальным соглашением. Они также совместно гарантируют необходимые условия размещения, функционирования, материального и социального обеспечения стратегических вооруженных сил. Стороны обязуются проводить согласованную политику по вопросам социальной защиты и пенсионного обеспечения военнослужащих и их семей.
Статья 7
Высокие Договаривающиеся Стороны признают, что к сфере их совместной деятельности, реализуемой на равноправной основе через общие координирующие институты Содружества, относятся: – координация внешнеполитической деятельности; – сотрудничество в формировании и развитии общего экономического пространства, общеевропейского и евразийского рынков, в области таможенной политики; – сотрудничество в развитии систем транспорта и связи; – сотрудничество в области охраны окружающей среды, участие в создании всеобъемлющей международной системы экологической безопасности; – вопросы миграционной политики; – борьба с организованной преступностью.
Статья 8
Стороны осознают планетарный характер Чернобыльской катастрофы и обязуются объединять и координировать свои усилия по минимизации и преодолению ее последствий. Они договорились заключить в этих целях специальное соглашение, учитывающее тяжесть последствий катастрофы.
Статья 9
Споры относительно толкования и применения норм настоящего Соглашения подлежат разрешению путем переговоров между соответствующими органами, а при необходимости – на уровне глав Правительств и Государств.
Статья 10
Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон оставляет за собой право приостановить действия настоящего Соглашения или отдельных его статей, уведомив об этом участников Соглашения за год. Положения настоящего Соглашения могут быть дополнены или изменены по взаимному согласию Высоких Договаривающихся Сторон.
Статья 11
С момента подписания настоящего Соглашения на территориях подписавших его государств не допускается применение норм третьих государств, в том числе бывшего Союза ССР.
Статья 12
Высокие Договаривающиеся Стороны гарантируют выполнение международных обязательств, вытекающих для них из договоров и соглашений бывшего Союза ССР.
Статья 13
Настоящее Соглашение не затрагивает обязательств Высоких Договаривающихся Сторон в отношении третьих государств. Настоящее соглашение открыто для присоединения всех государств – членов бывшего Союза ССР, а также для иных государств, разделяющих цели и принципы настоящего Соглашения.
Статья 14
Официальным местопребыванием координирующих органов содружества является город Минск. Деятельность органов бывшего Союза ССР на территориях государств – членов Содружества прекращается.
Совершено в городе Минске 8 декабря 1991 года в трех экземплярах, каждый на белорусском, русском и украинском языках, причем три текста имеют одинаковую силу.
За Республику Беларусь За РСФСР За Украину
С.ШУШКЕВИЧ Б.ЕЛЬЦИН Л.КРАВЧУК
В.КЕБИЧ Г.БУРБУЛИС В.ФОКИН
[1] Вот как переменились взгляды мои под влиянием новых сведений о подлинной политике партии, о действиях всех наших вождей, а не только "товарища" Сталина. За это людей, мне подобных, называли изменниками. Но неизменными взгляды при вновь открывшихся обстоятельствах остаются лишь у безмозглых болванов. И у лжецов – но какие же у лжецов могут быть взгляды?! В партии я уже фактически не состоял, так как больше года не платил членские взносы, и по уставу давно должен был из партии исключён. Не исключили. Не до того, надо думать, было партийным руководителям.
[2] После провозглашения суверенитета России из КПСС выделилась Коммунистическая партия России во главе со злейшими врагами демократии и свободы. Первым секретарём её стал некто Полозков, бывший до того первым секретарём Краснодарского крайкома, личность абсолютно бесцветная.
[3] То есть повышены в связи с ростом цен.
[5] Значит, на срок неопределённый. Прошло восемнадцать лет, а не только добавки, но и сами вклады до сих пор заморожены, и надежды нет, что люди когда-либо свои деньги получат. Впрочем, получать-то уж нечего, настолько они безудержными разовыми повышениями цен и беспрестанной инфляцией обесценены.
[6] Продавали почему-то не по государственной, а какой-то коммерческой цене, хотя монополия на водку была государственной. Очевидно, перепродали за мзду кооператорам, которые только торговлей и занимались, производить никто ничего не хотел – дело хлопотное, а так – готовый навар.
[7] Впрочем, тут я не совсем к нему справедлив. Бывало иногда и иное.
[8] В советские времена подлинность наград была безусловной. Это теперь на всякой дряни могут нарисовать что угодно.
[10] ССР – Союз Суверенных Республик.
[11] Так называл я перемещение многочисленного багажа, когда то, что руки взять могут, переносишь немного вперед, не теряя из виду вещи оставленные, затем возвращаясь за ними, переносишь и их и снова действия повторяешь, пока не перенесёшь всё до нужного места.
[12] После путча Собчак провёл в городе референдум и вернул ему прежнее имя.
[13] Это с будущего года всё будто корова языком слизнула. И гвоздя не найдёшь.
[14] О которой озлобленная Лиля десятилетье спустя отзовётся такими словами: «Мама играет маму». Играет! Как не стыдно?
[15] Антон Павлович Чехов эти места так называл
[16] В СССР сберегательные кассы размещались в одном помещении с почтовыми отделениями.
[17] Это впечатление не оказалось обманчивым. При более близком знакомстве, будучи у нас в Луганске в гостях, она рассказала о том, как Лилю, здоровьем некрепкую, работавшую в селе библиотекарем, пытались заставить ходить на тяжёлые полевые работы. Пришёл к ним колхозный парторг, стал требовать, чуть ли не угрожая, чтобы Лиля вышла на уборку, а Нина Ивановна так остроумно отбрила его (тут все мы зашлись от хохота), что парторгу крыть было нечем, и он ретировался. Умная, незаурядная женщина! К сожалению, я не запомнил ни того, как парторг говорил, ни что ответила ему Лилина мама, и очень жалею об этом. Годы спустя я просил Нину Ивановну повторить мне этот рассказ, но она к тому времени уже об этом забыла. Всё надо записывать вовремя.
[18] Я то знал, что продавцы не на одну зарплату живут. Магазины присваивали себе всё списанное согласно государственным нормам на усушку, утруску, а также на битьё (при транспортировке) стеклянной посуды с жидким либо с пластичным, либо с вязким товаром, естественно, приходившим при этом в негодность, смешавшись с грязью или, как растительное масло, водка, вино в земле впитавшись, хотя столько не усыхало, не утрясалось, не билось. Ну, а "если от многого взять немножко…" – эта истина, не оправдывая меня, совесть мою на два месяца приглушила.
[19] Это я нагло свою роль в развернувшейся экспроприации продуктов в государственных магазинах преувеличиваю.
[20] Так начали они говорить.
[21] Да, да, тот самый Витольд Павлович Фокин, с которым я неоднократно… 