1982 год
В январе без осложнений прошёл очередную комиссию ВТЭК. В ИПК на первое полугодие определена мне нагрузка до 400 часов, что равносильно заработку более трехсот пятидесяти рублей в месяц, это мне совершенно не нужно, так как всё заработанное сверх 116-ти рублей в месяц мне не оплатят.
В малом зале Дома политического просвещения на занятиях лекторов-международников с великолепнейшей лекцией выступил приезжий из Киева. Как узнал после лекции – единственный актёр и директор "Театра одного актёра". Своей образной с богатейшими интонациями речью он заворожил всех. Замерев, не дыша, мы слушали его два часа. Он говорил о Ленине, о его болезни, о поражённом склерозом мозге его – при вскрытии кровеносные сосудики мозга падали в тазик со стеклянным звоном. Какая, скажете, проза! Но как же надо уметь об этом так рассказать!
Выступление его настолько поразило меня, что я решил обязательно сводить моих ребят на завтрашнее (теперь уже платное) повторение его речи в зале филармонии. Очень хотелось мне им показать, как может звучать и воздействовать слово. Но назавтра я, как назло заболел, подхватил ОРЗ[1], и поход в филармонию не состоялся. Что было очень и очень обидно. Такое в жизни больше не встретишь. Я, правда, нечто подобное испытал, когда смотрел пьесу "Рокко и его братья", но там комментарии-монологи ведущего, державшие в напряжении зал, были намного короче.
... В марте, чуть ли не восьмого числа, вечером, когда Лены и мальчиков не было дома. А Евгения Васильевна возилась по хозяйству в кухне, неожиданно позвонил… кто бы вы думали?.. Геннушка Буравлёв. Тот самый междуреченский Гена, с которым мы более или менее регулярно письмами обменивались, но уже почти двадцать три года не виделись. Гена сообщил мне, что он сейчас в Ворошиловграде, совещание по шахтной автоматике в Вороши-ловградгипрошахте, в котором он принимал участие от Сибгипро-шахта), закончилось, и он на пути ко мне в центре города, но не может найти мою улицу. (Гена уже несколько лет работал в Новосибирске в Сибгипрошахте то ли главным специалистом, то ли заведующим отделом автоматизации. Кстати, директором там был мне известный Петров, работавший начальником планового отдела шахты, а затем и треста "Томусауголь", в квартиру родителей которого я был подселён в конце 1955 года, после того, как он сам получил жильё в новом доме. Этот Петров, знавший Гену по тресту, и пригласил его на работу из Междуреченска в Новосибирск).
Я уточнил место, откуда Гена звонил и объяснил, как оттуда к моему дому пройти, а сам вышел навстречу ему. Ну углу Пятнадцатой линии и Третьей Донецкой мы и встретились, и я повёл его в дом. Раздевшись в прихожей, мы прошли в гостиную, Гена поставил на пианино бутылку вина и положил букет цветов, им припасённых для Лены. Я прошёл в кухню и попросил Евгению Васильевну что-либо нам приготовить на ужин. Евгения Васильевна сказала, что есть котлеты и жареная картошка и предложила нм пройти поужинать в кухню. «Нет, сказал я, это такой гость, с которым мы будем ужинать только в гостиной». Я застлал стол белой скатертью, не касаясь Гениного вина, достал бутылку хранившегося с давних времён коньяка, поставил хрустальные стопки. Гена нисколько внешне не изменился, был по-прежнему моложав и с роскошной шевелюрой чёрных волос. А вот мои волосы значительно поредели…
Так сидели мы в ожидании ужина за столом друг против друга, расспрашивая о прошедших годах, и вдруг я почувствовал неловкость и какую-то скованность: я увидел, что с Геной мы в совершенно одинаковых костюмах. Один и тот же материал (чёрный, с продольными полосочками светло-серого цвета), тот же самый покрой, только размеры другие – Гена был значительно ниже меня. Возможно и покупали мы их в Москве в одном магазине. И это показалось мне так неприятно, что я лишился совсем чувства юмора и поводом не воспользовался посмеяться над советским незатейливым ширпотребом. Вместо этого я ощущал в себе только натянутость, и остро понял, почему и как неприятно бывает женщинам, если они окажутся в обществе в одинаковых платьях.
Но пришла Лена, Гена вручил ей букет, и в разговорах о костюмах забылось. Лена поиграла на фортепиано, Гена сказал, что уже поздно и стал прощаться. Мне же прощаться никак не хотелось, и я увязался его проводить. Жил Гена в гостинице "Турист" на самой окраине города возле ВВВАУШ. За столом в пальто в его нетопленной комнате одни (сотоварищи его в другом номере "отмечали" отъезд) мы проговорили до полуночи – я бы, увлеченный воспоминаниями, просидел и до утра, – но тут Гена начал мне напоминать, что уже очень поздно. Тут я опомнился, поздними вечерами автобусы и трамваи ходят редко, а после двенадцати и прекращали совсем. Идти же домой пешком через город или ночевать где-нибудь на стульях в гостинице – радости было мало.
Мы вышли на снегом заметённую полутёмную улицу, и тут мне повезло. Сразу же подошёл (последний, как оказалось) автобус из аэропорта, мы пожали друг другу руки, и я влез в автобус, чтобы расстаться с Геною уже навсегда. Хотя в то время мечтал ещё Лену свозить, показать ей Сибирь и Кузбасс.
… В апреле месяце утром я слегка понатужился в туалете, и что-то будто щёлкнуло у меня в голове. Из туалета я вышел, пошатываясь, придерживаясь за стену, прошёл и лёг на диван у себя гостиной, бурча: «Это вряд ли так просто кончится».
Но к вечеру я отлежался, и неустойчивость, возникшая утром, исчезла. Мне надо бы в тот вечер всё же не напрягаться, но по телевидению показывали любимый мой фильм по пьесе Булгакова "Дни Турбиных". Играли Басов, Мягков, Басилашвили, Лановой, Валентина Титова и другие блестящие советские актёры, создавая трогательную атмосферу любви и дружбы в доме, окружённом враждой и злобой гражданской войны. Ну как было ещё раз не посмотреть этот фильм! Вечером я включил телевизор, а к концу первой серии (её только и показывали в тот день) меня стало мутить, и началась рвота. Безудержная рвота. Вызвали скорую помощь, но она поделать ничего не могла. Тогда врач скорой помощи вызвал машину скорой неврологической помощи, та приехала и возилась со мной часа два, рвоту, наконец, прекратив и усыпив меня каким-то снотворным. Наутро, чувствуя шаткость, я позвонил Антимонову, главврачу областной больницы, которая ещё была в старых зданиях за Советской, и договорился, что меня положат в неврологическое отделение в палату к Казарцевой.
Это пребывание в больнице далось мне легко, так как я договорился уходить спать домой – это же рядом.
И вот между первым и девятым мая, только пришёл я домой, как ко мне позвонил… Георгий Каракулин, с которым мы не виделись с пятьдесят первого года, и переписка с которым, тянувшаяся лет пять или шесть, как-то сама собой прекратилась. Сейчас Жора был кандидатом наук, заведовал кафедрой в Горьковском речном институте, а к нам прибыл в машиностроительный институт для апробации своей докторской диссертации.
Тут же мы договорились, что Жора придёт ко мне. И вскоре он появился с букетом в руках, который сразу же и вручил Лене, к тому времени уже пришедшей с работы, не преминув поцеловать её руку плотоядными своими губами.
Внешне Георгий мало чем изменился, погрузнел, но черты лица сохранились отлично и волосы тоже. Из всех знакомых один я лысею – за что такая на меня напасть?!
Весь вечер проговорили о прошлом, вспоминали, как я ребятам пересказывал содержание книг, мною прочитанных, договорились в дальнейшем писать. Лена сыграла Жоре на пианино, он восторженно её за это благодарил и целовал её руки.
Жорика провожать я не пошёл, поскольку числился всё же в больнице, и болтаться на улицах мне не полагалось, мы расстались на пороге нашего дома.
Лена по уходе Жоры заметила, что он, по всему, женолюб. Что ж. В этом ему не откажешь. С женщинами он умел обращаться, и они любили его.
… В этом году мне исполнилось пятьдесят лет, накануне я как-то проговорился об этом Лунёву, и в день рождения получил от него папку с грамотой Ленинской районной организации "Знание", тут же меня пригласили напротив в Дом техники, где я получил ещё одну такую же папку с грамотой уже областной организации "Знание". Мало того, Николай Иванович позвонил в НИИТруда, и там меня за "плодотворную лекторскую деятельность" наградили папкой с грамотой от имени дирекции, партийной, комсомольской и профсоюзной организаций и отдельно от первичной организации "Знания", в которой вес числа моих лекций о международной политике партии был настолько значителен, что выводил её в лидеры в районе. Из НИИТруда слух, возможно, дошёл до Васильева, и когда я пришёл туда читать лекцию, он увёл меня в кабинет Шаввы, где я обзавёлся ещё одной папкой от ИПК. Всё это было формальностью, а всё же приятной формальностью. Слаб человек! Поздравили, сказали хороших слов несколько, и ты уже рад. Самому смешно даже и совестно. Если хотя бы орден вручили или хорошую премию выписали – было бы радоваться чему. А так…
… но таков человек. И я не один.
Прочитал в "Новом мире" стихотворение Луначарского о том, как к пятидесяти годам в творчестве приходит второе дыхание[2]. Вообще как писатель, поэт, драматург Луначарский убожество, и даже ниже того, но это стихотворение мне очень понравилось. Оно отразило действительность. У меня как раз в эти годы проявилась, как никогда раньше, моя небольшая способность писать стихи иногда. "Ночные дожди", не примечательные ничем, кроме того, что заняли почти семь страниц, написались сразу, в один присест что называется. С 77-го и по 82-й год написал я большинство из своих немногочисленных стихотворений, достойных хоть какого-то внимания, хотя не все дались мне легко.
… В этом году, анекдоты о Чапаеве, Анке и Петьке, которые мне ребята приносили из школы (иных источников вследствие моей оторванности от каких-либо коллективов я не имел), внезапно сменились чёрным юмором "детских" стишков.
Чуть ли не каждый день Илюша – у Димы появились уже свои, "взрослые", увлечения, – придя из школы, декламировал с упоением радостно:
***
Маленький Вова нашёл пулемёт –
больше в деревне никто не живет.
***
Я спросил электрика Петрова:
Ты зачем надел на шею провод,
Только мне Петров не отвечает,
Только ветер труп его качает.
***
Недолго мучалась старушка
В высоковольтных проводах.
Её обугленная тушка
На птичек наводила страх.
… Приступы астмы у Димы изредка продолжались, что меня с Леной весьма беспокоило, Были испробованы все рекомендованные в литературе методики лечебного дыхания, для меня весьма сомнительные методики, тем сомнительные, что были противоречивы. Оставалась одна надежда на санаторное лечение астмы в соляных шахтах. В Соликамск нам, жителям Украины, путь был заказан. Неизвестно, по какой причине я не обратился с просьбой в Минздрав СССР к Ковановой? Возможно, просто не знали ещё ничего о лечении в шахтах, возможно по той причине, что в нашей областной больнице ещё два или три года назад Диму поставили на очередь на путёвку в Солотвино, в Закарпатье, там тоже санаторий в соляных шахтах существовал. И вот в этом году срок подошёл, в июне нас об этом известили письмом облбольницы. Срок подошёл, но в очень неудобное время, в ноябре, когда уже будут идти занятия в школе. Прерывать занятия не хотелось, всё же десятый класс, класс ответственный, выпускной.
Тут уж я взялся за дело, позвонил Гамачеку – он ещё работал в ЦК, – он назвал мне инструктора, который санаторными делами ведал и дал его телефон. Дальше было так. Звоню означенному инструктору, называю себя (кажется, "из Ворошиловграда, лектор международник", не уточняя место работы[3]), говорю: «Я к вам от Валентина Анатольевича Гамачека, он сказал, что мой вопрос вы можете решить» и излагаю суть дела, то есть прошу лечение Димы с ноября на июль или август перенести по упомянутым выше причинам. Тот отвечает, что этот вопрос может решить и без его вмешательства главврач санатория, называя мне его фамилию, имя и отчество. Я тут же звоню в Солотвино главврачу, представляюсь заученной формулой, называю его по имени отчествуи: «Я только что разговаривал с (называю инструктора) по поводу (излагаю повод), он мне сказал, что этот вопрос вы можете и сами решить». «С какого числа вам нужна путёвка?» «С любого в июле, но не позже первого августа, чтоб до занятий успеть» «Хорошо, в вашу областную больницу дату для путёвки Платонова предадут».
Словом, Дима в июле уехал на месяц в Солотвино, и лечение ему помогло: приступы прекратились.
… Переписка моя с Каракулиным возобновилась. Он написал, что успешно защитил диссертацию, получил диплом доктора технических наук и звание профессора. Словом, достиг в жизни немало. Я порадовался за него. Ответил письмом, и вдруг в конце октября получаю письмо от жены: «Жорика больше нет». Он купил летом новую "Волгу", и 21-го октября проезжал по мосту через Волгу, и тут в его машину врезался тяжело нагруженный МАЗ, выехавший на встречную полосу. Смерть наступила мгновенно. Какой дикий случай! Рвутся, рвутся старые связи, уходят из жизни, уходят те, кто был дорог.
Год этот в памяти больше не запечатлелся ничем, нет фотографий – после утраты своего "Зоркого" я уже не смог выкроить денег, чтобы новый купить, – нет никаких зацепок, кроме того, что одиннадцатого, кажется, ноября кто-то из ребят принёс из школы весть: «Умер Брежнев».Весть эта вызвала лишь такой отклик в душе: «Наконец-то этот маразм закончился». Но это был преждевременный вывод.
А вскоре Дима уже рассказывал мне анекдот:
– Некто спрашивает: «Был ли культ личности Брежнева?» Ему отвечают: «Культ был, – личности не было».
Раз нечего вспоминать, то придётся два слова сказать о покойнике. Оказавшись неожиданно для себя во главе партии и государства, Брежнев в глубине души он не мог не понимать, что ему не хватает многих качеств и знаний для руководства таким государством, как Советский Союз. Его помощники уверяли его в обратном, ему стали льстить, и чем с большей благодарностью Брежнев воспринимал эту лесть, тем более частой и непомерной она становилась. Стали создаваться и мифы, особенно о военной биографии Брежнева. Как политработник Брежнев не принимал участия в крупных и решающих сражениях войны. Один из наиболее важных эпизодов в действиях 18-й армии, где он был начальником политотдела, – это захват и удержание в течение 225 дней плацдарма южнее Новороссийска в 1943 г., получившего название "Малая земля".
Но, коль скоро он сам в этих мифах уверился[4], у него возникла потребность в вознаграждении за свои доблестные деяния. Не уважение, но только презрение и насмешки вызывала эта склонность Брежнева к мишуре внешних почестей и наград. К концу своей жизни он имел орденов и медалей гораздо больше, чем Сталин и Хрущев, вместе взятые. При этом он очень хотел получать именно боевые ордена. Ему четыре раза было присвоено звание Героя Советского Союза, которое по статусу может присваиваться только три раза (маршал Жуков был исключением[5]). Десятки раз он получал звания Героя и высшие ордена всех социалистических стран. Его награждали орденами стран Латинской Америки и Африки. Брежнев был награжден высшим советским боевым орденом "Победа", который вручался только крупнейшим полководцам, и при этом за выдающиеся победы в масштабах фронтов или групп фронтов. При таком количестве высших боевых наград Брежнев не мог удовлетвориться званием генерала. В 1976 году ему было присвоено звание маршала СССР. На очередную встречу с ветеранами 18-й армии Брежнев пришел в плаще и, войдя в помещение, скомандовал: "Внимание! Идет маршал!" Скинув плащ, он предстал перед ветеранами в новой маршальской форме. Указав на маршальские звезды на погонах, Брежнев с гордостью произнес: "Дослужился!".
Во время похорон советских лидеров принято нести их награды, приколотые к небольшим бархатным подушечкам. Когда хоронили Суслова, пятнадцать старших офицеров несли за гробом его ордена и медали. Но у Брежнева было более двухсот орденов и медалей! Когда придёт его час, придётся прикреплять на каждую бархатную подушечку по нескольку орденов и медалей и ограничить почетный эскорт сорока четырьмя старшими офицерами.
Брежнев был в целом человеком незлобным, он не любил осложнений и конфликтов ни в политике, ни в личных отношениях со своими коллегами.
Эта благожелательность переходила нередко в попустительство, которым пользовались и нечестные люди. Брежнев часто оставлял на своих постах не только провинившихся, но и проворовавшихся работников. Без санкции Политбюро судебные органы не могли проводить следствие по делу любого из членов ЦК КПСС.
В начале 1976 года с Брежневым случилось то, что принято называть клинической смертью. Однако его удалось вернуть к жизни, хотя в течение двух месяцев он не мог работать, ибо его мышление и речь были нарушены. Хотя состояние здоровья наших лидеров относится к числу тщательно охраняемых государственных тайн, прогрессирующая немощь Брежнева была очевидна для всех, кто мог видеть его на экранах своих телевизоров. Со смертью М. Суслова, "идейного" столпа режима, это жуткое пристальное внимание зрителей к состоянию Брежнева только усиливалось.
В сущности, он медленно умирал на глазах всего мира. У него было в последние шесть лет несколько инфарктов и инсультов, и врачи-реаниматоры несколько раз выводили его из состояния клинической смерти.
Разумеется, болезненное состояние Брежнева отражалось и на его способности управлять страной. Постепенно ему становилось все труднее выполнять даже простые протокольные обязанности, и он перестал разбираться в том, что происходит вокруг. Однако очень много влиятельных, глубоко разложившихся, погрязших в коррупции людей из его окружения были заинтересованы в том, чтобы Брежнев время от времени появлялся на людях хотя бы как формальный глава государства. Они буквально водили его под руки и достигли худшего: старость, немощь и болезни "вождя" стали предметами не столько сочувствия и жалости сограждан, сколько раздражения и насмешек, которые высказывались все более открыто.
Количество анекдотов о Брежневе превосходило все мыслимые количества, вот лишь малая толика их:
* * *
Идет битва за Берлин. Сталин звонит Жукову:
– Товарищ Жуков, у вас есть план взятия Берлина?
– Есть, товарищ Сталин.
– А с полковником Брежневым вы его согласовали?
* * *
ЦК КПСС, Политбюро и Совет Министров с прискорбием сообщают, что после тяжелой и продолжительной болезни, не приходя в сознание, вернулся к работе Леонид Ильич Брежнев.
* * *
Телефонный звонок. Брежнев поднимает трубку:
– Дорогой Леонид Ильич слушает!
* * *
Англичане захватили Фолклендские острова, а что делать с ними не знают. Спросили Рейгана:
– Не знаю, – ответил Рейган, – спросите у Брежнева, это он специалист по малым землям.
* * *
Брежнев движется по коридору в Кремле. Навстречу ему старушка:
– Узнаете меня, Леонид Ильич? Я – Надежда Константиновна Крупская.
– Как же, как же, знаю вас, товарищ Крупская, и мужа вашего, товарища Крупского, хорошо знаю!
* * *
После своего выступления Брежнев набросился на референта:
– Я заказывал вам речь на 15 минут, а она продолжалась целый час!
– Леонид Ильич, так там же были четыре экземпляра...
* * *
Брежнев в Средней Азии.
– Салям алейкум! – кричат ему трудящиеся.
– Алейкум салям! – отвечает натасканный по такому случаю вождь.
– Салям алейкум! – кричат ему.
– Алейкум салям! – отвечает он.
– Архипелаг Гулаг! – кричит подскочивший диссидент.
– Гулаг Архипелаг! – отвечает Леонид Ильич.
* * *
Брежнев пришел в мавзолей с внуком. Внук спрашивает:
– Дедушка, после смерти ты здесь будешь жить?
– Конечно, здесь.
Тут Ленин вскакивает и кричит:
– Что вам здесь, общежитие... вашу мать?!
* * *
Брежнев вызвал группу космонавтов.
– Товарищи! Американцы высадились на Луне. Мы тут подумали и решили, что вы полетите на Солнце!
– Так сгорим ведь, Леонид Ильич!
– Не бойтесь, товарищи, партия подумала обо всем. Вы полетите ночью.
* * *
Мать Брежнева навестила сына в Москве. Увидев его апартаменты, дорогие вещи, прислугу, гаражи, она расплакалась:
– Я вспомнила, сынок, семнадцатый год, и мне стало страшно: а ну как красные снова придут?
* * *
По случаю приезда Брежнева в одну из братских стран был устроен орудийный салют. После второго залпа старушка спрашивает милиционера, почему стреляют.
– Брежнев приехал, – отвечает тот.
– Не могли, что ли, попасть с первого разу?
* * *
– Вы удивляетесь, Рабинович, почему на вас не выписана премия? А вы помните, на демонстрации 7-го ноября вы несли портрет товарища Брежнева, а из кармана торчала бутылка пива. А когда я вам сказал «Бросьте немедленно эту гадость, вы что бросили?»...
* * *
Приходит Брежнев как-то раз на заседание политбюро в голом пиджаке, без единой награды. Его и спрашивают:
– Леонид Ильич, а где же ваши ордена?
– Ой, я совсем забыл их с пижамы снять!
* * *
Приехал Брежнев в Грузию. Идет по грузинскому селу и видит, что ему навстречу грузин несет барана.
– Генацвале, продай барана!
– Выбирай! (Протягивает барана).
– Да чего же выбирать, у тебя всего один баран.
– Ты же у нас тоже один, а вот мы тебя выбираем.
* * *
Встретились Рейган, Жискар д'Эстьен и Брежнев. Выпили по стопочке, закусили...
Рейган: "Закурим?" И достает серебряный портсигар, на котором выгравировано: "Дорогому Ронни от друзей".
Выпили еще. Жискар д'Эстьен достает золотой портсигар. На крышке:
"Дорогому Жискару от Жаннет".
Выпили еще. Брежнев достает платиновый портсигар с бриллиантами. На крышке портсигара вязью надпись: "Князю Потемкину от Екатерины II".
* * *
Л.И. Брежнев на том свете пересчитывает свои звезды героя и ворчит:
– А посмертно-то не дали!..
Еще днем 7-го ноября 1982-го года во время парада и демонстрации Брежнев несколько часов подряд стоял, несмотря на плохую погоду, на трибуне Мавзолея, и иностранные газеты писали, что он выглядел даже лучше обычного. Конец наступил, однако, всего через три дня.
Комиссию по организации похорон возглавил член Политбюро, глава КГБ, Юрий Владимирович Андропов, это был верный признак, что он станет новым генсеком. И точно, Брежнева схоронили, а Андропова избрали Генеральным секретарём.
На мой взгляд, это был неплохой выбор. Андропов и внешне отличался от других престарелых членов Политбюро. Строгий, всегда подтянутый, деловой, с умным незаурядным лицом он производил благоприятное впечатление. В своё время, будучи послом в Венгрии, он за полгода предупреждал запиской в Политбюро о назревавших событиях в этой стране и предлагал принять превентивные[6] меры. В Политбюро внимание записке не придали: «Посол нервничает!» А когда в октябре в Будапеште началось восстание, Хрущёв вспомнил о после, который это предвидел. Заслуга Андропова ещё и в том состояла, что в дни венгерских событий Андропов сумел убедить советское руководство поддержать Яноша Кадара, находившегося в то время в тюрьме, сумевшего постепенными реформами обеспечить в дальнейшем боле быстрое развитие Венгрии, нежели СССР.
Андропов предвидел разрушающее влияние коррупции, которая охватила едва ли не все слои общества при Брежневе. Как стало известно после его прихода к руководству страны, работая председателем КГБ, он собирал материалы о злоупотреблениях партийного и государственного аппарата.[7]
По-видимому, его искренне волновала задача очищения "авгиевых конюшен" советского общества: криминальная подпольная экономика, взяточничество и бюрократизм госаппарата, повсеместное нарушение порядка и дисциплины. Какова была бы его программа преобразований трудно сказать, слишком мало было ему отпущено времени.
Но начал он жёстко с наведения порядка, укрепления дисциплины, с искоренения воровства, взяток и других преступлений в высших эшелонах власти. То, что вскрыто было – было ужасно, хотя сейчас выглядит мелочью по сравнению с ельцинским разграблением государства, разбоем и ограбленьем народа. Но не мне в 2007-м году здесь всё это описывать. Всё это можно легко в Интернете найти.
На местах, конечно, от испуга палку перегнули, перестарались до фарса, милиция устраивала облавы на улицах города, в магазинах, кинотеатрах в рабочее время дня, задерживая людей трудоспособного возраста для выяснения личности и причин, почему они не на работе.
Но, с другой стороны, не откажешь в правоте и товарищу Мао Цзэдуну, сказавшему: «Так ведь и не выпрямишь, если не перегнёшь».
Во всяком случае, конец 1982-го года возродил надежды на очищение, обновление нашего государства. С этими надеждами мы и встретили Новый, 1983-й год.
[1] Острое респираторное заболевание. А по-русски: воспаление верхних дыхательных путей.
[2] Выражение, бытующее в спорте. Когда спортсмен уже вроде совсем выбивается из сил, в него вдруг как бы вливаются новые силы, приходит, как говорят, "второе дыхание" и он продолжает борьбу.
[3] Полагая, что у того бессознательно по инерции "международник обкома" продолжится, но я этого не говорил, в случае, если вылезет моё "самозванство".
[4] Этого я понять не могу, это уже сумасшествие. Сумасшедший на посту главы государства! Впрочем, это не новость. Сталин тоже себе все победы приписывал, хотя знал, что масса людей, родившихся, скажем, ранее 1910 года, ведала, что это не так.
[5] А вообще, что это за строй, где из законов делают исключения?! Римляне говорили: «Закон плох, но это закон». То есть закон есть закон, и ему надо подчиняться, пока не выйдет новый закон, лучше прежнего. Хотя бы формальность соблюли, ведь Верховный Совет по указке единогласно любую чушь принимал. И приняли бы закон, позволявший хоть десятижды становиться героем, и другой закон приняли бы, разрешавший орденом "Победа" награждать также политработников армейского масштаба. И было бы всё по закону. А то, что это за строй, государство, где высшей власти закон нипочём?! Захочу – и нарушу его, в виде исключения, разумеется. Это плохо конечно, но попробуй армейский масштаб узаконь – и тем прокричишь, кто ты есть. А так хочется, чтоб об этом забыли!
[6] Предупредительные, предупреждающие.
[7] Именно брежневское разложение партийного, государственного и особенно комсомольского аппарата подготовило почву для будущих ельцинских "раздач". Андропов почувствовал эту угрозу. 